По ассоциации -- контрацептив, беспорядочные
половые связи, болезнь -- я перешел на СПИД, я рассказал им, невинным, как
агнцы Божьи, об этой грядущей чуме ХХ-го века, о прочих не менее
апокалиптических проявлениях, как то: горбачевские родимые пятна, Чернобыль,
порнографический бум. С особой страстностью я подчеркнул опасность
лжепророчества: глобизм, кашпировизм, кривоноговщина, я призвал своих
сослуживцев быть предельно бдительными и ни в коем случае не поддаваться на
соблазны и посулы разного рода залетных политических авантюристов,
таящих свою коварную сущность под личиной либеральной демократии...
О, это было, пожалуй, покруче серии из семи клапштосов кряду! Козлобородый
проходимец был нокаутирован, повержен на пол. Собирая зубы, он ползал у меня в
ногах -- раскоряченный, жалкий, в треснувшем по спинному шву кителе, чем-то
напоминающий незабвенного Паниковского.
-- Мелите, мелите, Витюфа, -- усугубляя малопочтенное сходство, бормотал он. --
Еффе не вечер, а тем более не офень...
Была глубокая ночь. С неба сыпал снег, странный, правда, какой-то,
самосветящийся и совершенно не холодный. Увы, я всегда был слишком доверчив и
впечатлителен, друзья мои. Вот и в этот миг сердце мое, мое бедное
предынфарктное тюхинское сердце в очередной раз дрогнуло и я... я пожалел
его ... О, если б знал, если б только представить себе мог, дорогие, хорошие
вы мои!..
Короче, я взял самоотвод. Я попросил, учитывая загруженность творческой
работой, снять мою кандидатуру с голосования.
Подобный порыву метели, вздох неподдельного огорчения пронесся по рядам.
Взвилась фосфоресцирующая снежная мошкара, захлопали окна в казарме, с треском
распахнулась дверь офицерского кафе за спиной.
-- Эх! -- грудным голосом вскричала Христи- на Адамовна. -- Эх ты, тюха-матюха,
один хрен, два уха! Где? Где ты, Виолетточка, видишь мужиков?.. Эх, да разве ж
мужики это, не мужики, а дети малые!
Решительными, по-мужски широкими шагами, пышногрудая (в моем вкусе!) Христина
Адамовна Лыбедь взошла на торжественную трибуну и одной левой, как муху со
скатерти, смахнув встрепенувшегося было Рихарда Иоганновича, простерла свою
могучую длань вперед:
-- Дети мои! -- берущим за душу голосом вскричала она. -- Ох вы, детушки ж вы
мои, ой расхоро-оши-и! Ох, как гляну я на вас, так и сердце кровью
обливается-а!.. Ой да все такие бледненькие, необихоженные, это как же вы без
выпивки, без баб да существуете-э? Поди, дрочите, касатики, ой да в казенных
коечках! В увольнениях, поди, часики пропиваити-ии!
-- У-у, заголосила кликуша! -- прошептал, с трудом вставая на ноги, вторично
поверженный Рихард Иоганнович. -- Вечно вы, Тюхин, все... м-ме... испортите. Ну
понятно -- локтем по челюсти, но зачем так сразу кандидатуру снимать?!
-- Р-разговорчики! -- величаво полуобернувшись, рявкнула Христина Адамовна. --
И вы, кровиночки вы мои, этому четырех-ы-глазому ой не верьте ой да попусту! Он
ведь, хлюст, обманет вас, ой спровоци-ируи-ит! Морда подлая, чертячья,
худыщавы-я-аа, бородюшечка козлячья, взяться не за что!..
-- Да вы что тут себе позволяете, -- взвился мой товарищ по несчастью. -- Мало
того, что у меня очки в вашем заведении прямо со стола спе...
Рихард Иоганнович не договорил. Кулак, тяжелый, как та чугунная фиговина,
которой заколачивают сваи, обрушился на его многострадальное темечко! Он так и
сел, разведя в непроизвольном книксене колени в стороны, а посидев какое-то
мгновение в позе индийского йога, с костяным стуком опрокинулся на спину.
-- Виолетточка, туш! -- всплеснув белыми, как лебяжьи крылья, ручищами,
вскричала Христина Адамовна. Рявкнул инструмент, гоготнул товарищ комбат. --
Васька, а ну, сивый ты мерин, тащи сюда бачок! -- скомандовала наша
кормилица.
Сопровождаемый бодрыми, но напрочь лишенными всякого намека на мелодию, воплями
аккордеона, на просцениум, то есть я хотел сказать, на промежуточное между
трибуной и публикой пространство, пародийно игогокая выбежал Василий
Максимович, запряженный в кухонную тележку со стоявшим на ней трехведерным
бачком.
-- Ой, сыночки ж вы ж мои, ай ежели не я, то кто ж об вас и позаботитсы-ы? --
запричитала начальница пищеблока. -- Ай подходите ж вы к бачку, ой да по
очереди, угощайтися компотиком с бромбахером! А уж коли вы за нас
проголосуити-и, будет завтра вам борщец со свининкою, отбивные будут вам с
эскалопами, шницелечки будут вам с антрекотами!..
Признаться, поначалу меня просто покоробило от такого безудержного популизма,
но вдруг я вспомнил, как пару часов назад из диких зарослей бурьяна за
штурмовой полосой выскочил невесть откуда взявшийся здоровенный боров, я
вспомнил его хрюканье, его маленькие, с белесыми, как у Хапова, ресницами,
глазки, искательно устремленные на меня, я вспомнил это вполне упитанное,
невзирая на всеобщий пост, неотступно следовавшее за мной аж до клуба животное,
вспомнил -- и вдруг... и вдруг поверил выступающей.
-- Кореша, не боись! Порошочков в компотике нету, сам пробовал! -- громко, на
весь плац, оповестил я.
-- Налетай -- подешевело! -- заржал Василий Максимович. -- Уклоняющимся --
триста тридцать три благодарности, вне очереди!
Волнение пошло по рядам. Первым из контингента выщепился проныра Шпырной.
Отхлебнув из предложенного Виолетточкой ополовника, он задумчиво почмокал
губами и подтвердил:
-- Он! Девяностошестиградусный!
Мгновенно сформировалась очередь. Пользуясь возникшей суматохой, я сволок
Рихарда Иоганновича с трибуны на клумбу с настурциями. Мой несчастный спутник
был плох: взор его блуждал, бороденка подергивалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63