Он нежно опустил девушку на спину, и Алина безвольно раскинула руки в стороны, как будто подчеркивая, что она вся в его власти, принадлежит ему и открыта для него, для его ласковых губ и нежных рук.
Банда целовал, казалось, каждую клеточку ее тела. Он покрыл поцелуями лицо, шею, грудь, чувственно покусывая то левый, то правый сосок, которые тут же набухли и стали твердыми под его лаской, ярко заалев чудесными ягодками. Он опустился ниже, легко проводя губами по животу, по чувствительной коже ее талии, а потом, перевернув, – спины и ягодиц.
Он гладил ее бедра, ощущая их нежную прохладу на внешней стороне и удивительное тепло, даже жар, – на внутренней. Он целовал и целовал их. Его восхищал и дурманил запах ее кожи. Его приводил в трепетный восторг бархат этих прикосновений.
Он снова осторожно перевернул девушку на спину и зарылся лицом в пушистый холмик, упиваясь ощущением любви и счастья, сходя с ума от пронзительного восхищения, которое рождалось этим запахом и вкусом страсти. Он был на седьмом небе от счастья, чувствуя, как она поддается его ласкам, как дрожь пробегает по ее телу, переходя в судороги страсти, и как руки ее, до того безвольно раскинутые, вдруг легли на его голову, зарываясь пальцами в волосы, а затем стали прижимать его лицо к своему телу все сильнее, все более страстно и нетерпеливо.
И он всей душой и всем телом отдавался восторгу.
Волна страсти окатила Алину внезапно, и она закричала, извиваясь в сладостных судорогах, прижимая его лицо к себе и отчаянно прося: «Еще! Сашенька, еще! Милый! Пожалуйста! А-а-а! О-о-о, еще-о!»
А потом, когда она чуть затихла и расслабилась, он тихо опустился на нее всем телом, чувствуя, как ее приподнявшиеся колени помогают ему проникнуть в нее. Он вошел нежно и осторожно и вдруг с восторгом почувствовал, что она отвечает ему. Отвечает искренне, с желанием и страстью, страстью, возрастающей с каждой секундой, с каждым движением.
Она сама не думала, что такое возможно, но страсть, которая, как казалось, уже выплеснулась, переполнив края незримой чаши, вдруг снова вернулась. И вернулась, обретя неожиданную силу, бескрайность, глубину и чувственность.
Это повторилось несколько раз подряд.
И когда силы наконец покинули его и он затих, лежа на ней, у нее даже не было сил освободиться.
Да и желания тоже. И они лежали так, обнявшись, долго-долго.
А потом все то же «Радио-ностальжи» возвестило, что в Москве два часа ночи.
И они, заторопились, забегали, собирая последние мелочи, укладывая в сумку еду в дорогу и термос с кофе, одеваясь на ходу, и лишь в последнюю минуту, когда Банда был уже готов переступить порог квартиры Большаковых, они вдруг замерли на какой-то миг, вглядываясь в лица друг друга, и слились в крепких прощальных объятиях.
– Саша, я буду очень-очень ждать тебя, – прошептала она.
– Я обязательно вернусь, – отвечал он.
– И с тобой ничего не случится?
– Конечно же, ведь меня будешь ждать ты.
– Ты будешь осторожен?
– Я буду звонить тебе часто-часто.
– Я буду молиться за тебя.
– Ты мне будешь сниться каждую ночь.
– У меня даже нет твоей фотографии.
– Я никогда не смогу забыть твое лицо и твой голос.
– Береги себя.
– Я люблю тебя.
– Ты вернешься, и мы поженимся.
– У нас будет много-много детей и долгая счастливая жизнь.
– Любимый.
– Любимая, обещай никогда не плакать, – Банда не выдержал этого напряжения и, разомкнув кольцо ее рук, схватил сумку и выбежал из квартиры Большаковых, из бегу отыскивая в карманах ключи от «Опеля».
А еще через несколько минут во дворе взревел мотор его машины, и Алина из окна темной кухни увидела, как, дробя темноту двора светом фар, «Опель» выкатился на улицу и исчез за поворотом...
Эх, по-над лесом лебеди летят.
На них охотнички с ружьями стоят.
И в горле ком, кровь не греет изнутри.
И кто-то на ухо шепнет: «Смотри, смотри!»
Эх, по-над лесом лебеди летят.
Когда летите вы, я трижды виноват.
...Ах, если в вы могли забрать меня с собой!
«Опель» несся на Брянск, решительно рассекая черноту ночи светом мощных фар.
Банда сидел за рулем, не отрывая глаз от дороги.
Выехав за пределы Москвы, он тут же вдавил педаль газа в пол, и теперь старенький «Опель» восемьдесят четвертого года выпуска легко летел со скоростью сто шестьдесят километров в час, заставляя испуганно шарахаться в стороны встречные и попутные машины.
Бобровский, который устроился рядом с Бандой на переднем сиденье, спустя пять минут этого полета вдруг обернулся и, вытянув ремень безопасности, пристегнулся, будто забыв о том, что еще несколько минут назад уверял, что пристегиваться в темноте совсем не обязательно – гаишники все равно не увидят, что творится в салоне.
Самойленко на заднем сиденье, окруженный со всех сторон сумками со снаряжением и провиантом, уже начинал потихоньку задремывать, и громкая музыка, ревущая из четырех динамиков, понатыканных в разных углах салона, здорово ему мешала.
– Банда, да выключи ты эту балалайку! – закричал он, стараясь перекричать Расторгуева. – И сдалась же тебе эта «Любэ»! Тоже мне, группу нашел!
– Мне нравятся некоторые их песни.
– Ну сделай потише.
– Я тогда могу заснуть.
– А пошел ты!.. Мне что, с тобой тоже бодрствовать прикажешь?
– Ничего страшного, если и не поспишь, – вступился за Банду Сергей, одним глазом испуганно косясь на спидометр на щитке приборов. – Представляешь, если на такой скорости он вдруг уснет?
– А чего так нестись? – не унимался Коля. – Что там, в Одессе, горит что-нибудь?
– Да ты уже свою Динку не видел целую неделю! – возмутился такой наглостью Бобровский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78