Подходило время очередного кормления малышей, а желания развозить их по палатам Наташка не испытывала никакого. Ведь как-никак пошли уже вторые сутки ее бессменного дежурства, и сменять ее до шести вечера, до самого конца дежурства, никто не должен был.
Конечно, приятно сознавать, что в сумочке нежно похрустывают две стодолларовые бумажки, но сил ради них было потрачено все же слишком много...
Накануне Рябкина предупредила:
– Поменяйся дежурствами, мне надо, чтобы ты и эту ночь провела на посту.
И несчастной Наташке ничего не оставалось делать, как попросить напарницу о замене – мол, надо уехать, так я сразу два дня, чтобы побольше потом времени было.
А ночь во время их «мероприятия», о котором никто в больнице не знал, была тревожной. Наташка знала это по предыдущему опыту, поскольку во время ночного кесарева всегда оставалась одна и та же бригада медперсонала, личная команда Рябкиной, в которую входила и сама Наташка.
В общем-то, ее обязанности во время дежурства этой «спецбригады» нельзя было назвать особо сложными. Задача Корольковой состояла в обеспечении полного душевного комфорта Рябкиной и безопасности их общего дела – в коридоре отделения не должна была появиться в эту ночь ни одна роженица, ни кто-либо из непосвященного медперсонала, а самое главное – нужно было быстро и осторожно вынести в нужный момент «груз» по черной лестнице к поджидающей у подъезда машине.
За такие дежурства Наташка с чистой совестью получала свои двести долларов. Столько же ей заплатили и в эту ночь за «сверток», доставленный к стоявшему в условленном месте «Мерседесу» цвета «серый металлик» с баварскими номерами...
Банда ворвался на этаж так неожиданно, что Королькова даже вскрикнула, но все же сумела сразу взять себя в руки:
– Что ты здесь делаешь? Совсем упился что ли? А ну, марш отсюда!
– Заткнись!
Не обращая на нее ни малейшего внимания, Банда бросился к шкафчику с медкартами рожениц, судорожно перебирая стоявшие в нем журналы регистрации.
– Что это значит? – как можно строже воскликнула Наташка, чувствуя, что теряет самообладание Ей почему-то стало вдруг очень страшно. Она не знала еще, чего испугалась, но сердце подсказывало, что произошло нечто важное, что-то такое, что очень круто и бесповоротно изменит всю ее дальнейшую судьбу. И Наташка всеми силами цеплялась за свою привычную роль, будто надеясь, что в этом случае все останется по-прежнему, ничего не разрушится, а Банда вновь превратится в обыкновенного спившегося санитара-импотента, на которого, кстати, сейчас он почему-то был совершенно не похож:
– Что тебе. Банда, здесь надо?
– Где журнал регистрации новорожденных?
– Что ты имеешь в виду?
– Как ты узнаешь, где чей ребенок?
– У каждого есть бирочка...
– Сколько в палате детей?
– Какая тебе разница?
– Ты! – Банда яростно сверкнул глазами, решительно повернувшись к ней всем корпусом – Я спрашиваю, у тебя есть список детей с именами матерей... график кормления... или еще что-нибудь в этом роде?
– Есть. Так бы сразу и сказал... – все, сопротивление было бесполезным. Королькова поняла это и сдалась почти сразу:
– На, держи.
Банда схватил журнал, жадно пробегая глазами последнюю страницу записей.
– Так... Сколько рожениц в отделении?
– Я что тебе, отчитываться должна?
– Говори, бляха!
– Девятнадцать женщин.
– Сколько детей в палате?
– Дай посчитать...
– Где ребенок Сергиенко? Почему он не зарегистрирован у тебя? – он швырнул в нее журнал учета. – Где мальчик, которого родила сегодня ночью Ольга Сергиенко?
– Что тебе надо?
– Я тебя предупреждаю – ты будешь нести ответ за каждое свое слово. Если ты мне хоть разочек соврешь, я из тебя лично, не дожидаясь никакого правосудия, такую отбивную сделаю, что твои органы даже на донорство не сгодятся. Ты поняла, стерва? – тяжело дыша, не стесняясь в выражениях, Банда прижал ее к самой стенке и теперь заглядывал ей в глаза с такой ненавистью и с таким презрением, что в какой-то момент Корольковой показалось, будто сама смерть сверлит ее взглядом из глубины отливавших холодной сталью глаз парня.
– Он умер... Он умер, еще не родившись, там, в животе... – и она не выдержала. У женского организма есть замечательный природный предохранитель, срабатывающий в самый страшный момент и помогающий «стравить пар» ужаса и безысходности, – женщины начинают рыдать. Это-то и случилось с Корольковой, и она, заливаясь слезами и срывая голос, истерически закричала:
– Я ничего не знаю! Я пешка в этой игре! Я ничего не видела и ничего не знала! Сашенька, миленький, я ни в чем не виновата, поверь! Меня заставляли...
Она хватала его за руки, упала перед ним на колени, пытаясь обнять его ноги, но Банда, глядя на нее с нескрываемым отвращением, как последнюю падаль, отшвырнул ее от себя ногой. Наташка пролетела через всю комнату, больно ударившись спиной о стену.
– Убью, падла! – в какую-то секунду он рванулся к ней, и девушка, обмирая от ужаса, истошно завизжала, прикрывая голову руками, боясь, что он просто проломит ей голову, но вдруг Банда остановился. Его взгляд упал на валявшийся на полу журнал регистрации, и последняя надежда вдруг озарила его лицо.
«А вдруг... А вдруг там лежит Ольгин мальчик, просто-напросто незарегистрированный?»
Он схватил книгу и рванулся к стеклянной двери, за которой в беленьких аккуратных стерильных кюветах лежали дети.
– Куда? – попыталась остановить его Королькова. – Нельзя... «Намордник» хоть надень!
– Отстань!
Банда резко распахнул дверь, ступил в святая святых любого роддома и вдруг как будто натолкнулся на невидимую стену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78