– Я преувеличиваю. Один-другой пришли к нам. Есть и такие, для кого Бог превыше короля, они не участвуют в осквернении Франции. Зато остальных тебе следует опасаться. Если ты будешь одна.
Как она могла оправдать свое неведение, всю глубину которого начала понимать только сейчас? Надо было придумать хоть какое-то правдоподобное объяснение.
– Я много времени уделяла изучению… м-м… искусства исцеления.
– Что толку от твоих занятий, если ты будешь лежать мертвая на краю дороги, растерзанная каким-нибудь якобы «благородным» рыцарем? Если хочешь принести своим умением пользу людям, нужно постараться уцелеть. От тебя может быть большая помощь нашему делу – если то, что ты говоришь, правда. – Он с вызовом посмотрел на нее. – Поехали со мной, сама все увидишь.
Он пришпорил коня и поскакал прочь. И вопреки всему, что казалось ей осмысленным, она последовала за ним.
На этот раз Гильом не оставил ее дожидаться снаружи. На пороге маленького, ветхого каменного дома их встретила женщина с мрачным лицом, тонкими, как веточки, руками и заметно выступающим животом. Судя по впалым щекам, дитя высасывало из матери все соки, мало что оставляя ей.
«Дай Бог, чтобы я никогда не знала такой нужды», – мысленно взмолилась Кэт, удивленно разглядывая женщину.
Хозяйка, в свою очередь, с великим подозрением смотрела на Кэт, но Каль поручился за нее, и только после этого их пригласили в дом.
Мебель в доме имелась только самая простейшая; за отсутствием свечей внутри было полутемно и за отсутствием огня в камине – холодно. В воздухе ощущался влажный запах болезни.
– Bonjour, madame, – сказала Кэт и вежливо кивнула.
К ее удивлению, истощенная женщина слегка присела и с надеждой посмотрела на Гильома.
– Ну, как твой муж? – спросил он.
Хозяйка сделала жест в сторону набитого соломой тюфяка у остывшего камина. Ее муж лежал там – молча, неподвижно, тощий, как ветка, бледный, как луна.
– Он встает, только чтобы облегчиться, – сказала женщина. – И слава богу, что пока у него хватает сил на это, потому что мне его теперь не поднять. Все, что ни съест, тут же выходит из него грязной водой. Хотя он и не ест почти ничего.
– А что малыш? – спросил Гильом, оглядываясь.
Женщина сделала жест в сторону темного угла. Оттуда пустыми, ничего не выражающими глазами на них глядел маленький мальчик, который не думал ни о чем, кроме еды.
– Он не заболел, слава тебе, Господи, но ничуть не подрос с позапрошлого лета. И больше не разговаривает, – с болью в голосе ответила женщина. – Боюсь, у него в голове помутилось.
Кэт оглянулась, но больше никого не увидела.
– Есть и еще дети? – спросила она.
Женщина прижала к груди тонкие руки и разрыдалась:
– Был один, да его чума взяла!
Кэт и Гильом обменялись взглядами.
– Что, тут есть чума? – спросил Гильом.
Женщина сказала сквозь слезы:
– Она то и дело возвращается и каждый раз забирает кого-нибудь, прежде чем снова убраться в свою нору.
Кэт подошла к женщине и положила руку ей на плечо; возникло ощущение, что под рваной одеждой лишь кости, покрытые тонкой кожей.
– Когда умер ваш ребенок?
– Одну луну назад.
– И вы похоронили его?
– Как смогла… Вырыла неглубокую яму на западном краю поля, положила его туда и засыпала камнями, молясь, чтобы звери не добрались до него.
– Мадам, у вас тут много крыс?
Взгляд запавших глаз женщины был прикован к лицу Кэт.
– Зачем вам это?
– Я спрашиваю, потому что лекари думают, что чуму разносят крысы.
– Значит, мы все умрем, потому что вынуждены есть их.
Кэт чуть не стошнило.
– А ваш умерший сын? Он ел крыс?
– Наверное. Точно не могу сказать. Он был в том возрасте, когда сам мог охотиться. И мы уже до того дошли, что не всегда делились друг с другом тем, что сумели поймать. – Женщина быстро перекрестилась. – Может, мальчик был так голоден, что поймал крысу и съел ее сам, не принес домой. Но точно я не знаю.
«Даже не сварив», – подумала Кэт.
– Нельзя есть крыс, – твердо сказала она. – Это почти верная смерть.
– Мы все равно все умрем, – безнадежно ответила женщина.
На это Кэт нечего было сказать. Отчаянное положение обитателей дома ужасало ее. Она отдала женщине последнее яблоко и внезапно устыдилась своей здоровой, цветущей плоти.
– У вас хоть хлеб есть? – спросила она.
– Откуда? Плуг забрали, поэтому нет пшеницы и, значит, муки. И копать землю муж не в состоянии, нам не удалось вырастить даже репу. А весь наш скот отобрал Наварра!
Женщина яростно сплюнула на пыльный пол и снова заплакала. Тут из темного угла вышел мальчик и вцепился в ее юбку.
– Как мы дошли до этого? – рыдала женщина. – Ведь у нас было и что есть, и что продать, а теперь не осталось ничего!
Гильом наклонился к Кэт и прошептал ей на ухо:
– Можешь что-нибудь сделать для ее мужа, целительница?
Она испуганно, неуверенно взглянула на него, однако подошла к тюфяку крестьянина, истощенного, с бледно-желтой кожей, и склонилась над ним, разглядывая, но не прикасаясь, из страха, что болезнь может перейти на нее.
«Холера», – решила она.
Алехандро часто описывал симптомы этой болезни; в частности, с горечью и нежностью рассказывал о своем старом друге-солдате, который до глубины души боялся холеры, но вместо этого пал жертвой чумы.
– Здесь мало что можно сделать, – прошептала она Гильому. – И все же попытаться нужно. – Она перевела взгляд на женщину. – Соберите все дрова, которые сможете, потому что вашему мужу нельзя давать некипяченую воду. А он должен пить как можно больше. Видите, какая у него сухая кожа? – Кэт посмотрела на мальчика. – Знаешь, как выглядят одуванчики?
Он кивнул.
– Тогда набери их побольше, потому что это поможет твоему отцу поправиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175