Тот ей вообще не понравился: чисто деревенская самогонка, только по цвету коричневый. Так и то если в самогонку, как делала соседка тетя Клаша, добавить щепоть заварки, то и она покоричневеет. За что такие деньжищи берут?
– За дружбу Баку и Ленинграда надо выпить! – провозгласил хозяин банкета, директор завода Усман Рашидович.
– Надо! – согласился уже мало что соображающий шеф.
– А почему твоя красавица ничего не пьет? – подозрительно уставился на Валюту хозяин. – Она нас не уважает? Она дружбу между советскими народами не уважает?
– Я вообще не пью, – пролепетала покрасневшая девушка, ощутив на себе внимание всего большого собрания.
– Надо, – твердо сообщил шеф. – Иначе уволю. Тут же образовался Рустам, вставивший в Валюшину руку рюмку с коньяком.
– До дна! – строго приказал начальник и пояснил довольному столу: – У нас дисциплина!
Задержав дыхание, девушка хлебнула из рюмки. Коньяк оказался вовсе не противным. Густой, с горькой вязкой кислинкой, он поначалу обжег огненной крепостью язык и гортань, а потом сам же и залечил, обласкав бархатистым послевкусием, в котором читались нежные цветочные тона, словно запах из весеннего сада осел во рту нежной пыльцой.
Рюмку тут же наполнили еще.
– Я не буду! – испугалась Валюша.
– Пей! – снова прикрикнул шеф. – От хороших напитков не пьянеют. Только настроение улучшается.
Начальник оказался прав. После третьей рюмки Валюте стало весело и свободно, будто она оказалась дома в Карежме. И лица людей, сидящих вокруг, тоже виделись родными, сто лет знакомыми, почти что любимыми.
Один за другим подходили усатые вальяжные мужчины, целовали руки, говорили приятности, приглашали на прогулку, в гости, выпить, потанцевать. Рустам, все время бдевший рядом, теперь выступал в роли добровольного сурового охранника, не позволяющего пылким землякам никаких вольностей.
– Усман Рашидович поручил охранять гостью, – объяснял он особенно недовольным.
Валюта взирала на него с благодарностью и признательностью и в душе ругала себя, что недавно позволила подумать о человеке плохо. А он, оказывается, совсем наоборот, приставлен к ней для того, чтоб ее никто не обидел.
* * *
Лениво и благостно щурясь, полковник складывал из близкого фонаря разновеликие звезды и эллипсы, то удлиняя лучи чуть ли не до спрятавшегося в тумане Казанского собора, то сужая световое пятно до размеров едва различимой острой точки. Впереди за лобовым стеклом вырос какой-то темный ком, будто пуховые клочья тумана сбились в войлочный шар, плотный и подвижный. Стыров вгляделся и не услышал – почувствовал, у сгустка темноты наличествует вполне отчетливое дыхание. Быстрое, прерывистое, тяжелое. Словно внутри туманного клуба роилась самостоятельная энергичная жизнь.
Дыхание вдруг прорвалось хрипом и голосами.
– Давай в кольцо его, как зайца!
– Дай ему в глаз!
– Да они у него и так не видят! Жиром заплыли! По яйцам его, по яйцам!
Шевелящийся шар приблизился почти вплотную к капоту, под тот самый фонарь, с которым только что перемигивался Стыров. Влажно блеснула кожаная куртка, вынырнула из тумана пара светлых стриженых затылков, взмахи рук, отсверки неона на чем-то металлическом снизу. Носки ботинок?
«Мои...» – похолодел Стыров. И напрягся, вглядываясь в вершащееся прямо перед носом действо. Так близко «работу» своих подопечных он наблюдал впервые. И мгновенно ушло ощущение нелепой тревоги, остался лишь инстинкт профессионала: акция или разборка между своими? Скорее, разборка. Трефилов говорил, что центр «херцы» трогать не будут. Или это вообще не наши?
«Черт, какие они тебе "наши"? – оборвал себя Стыров. – Оговорочка по Фрейду!»
– А это что у тебя такое вонючее? – услышал он близкий, срывающийся на фальцет, истеричный голос. – На помойке подобрал? Во, гниды черножопые, падаль всякую жрут!
Что-то белое, как тяжелая птица, взмахнуло крыльями над толпой и сгинуло в тумане.
– Ах ты падла, – донесся новый дикий вскрик, – он еще и приемы знает! Мочи его, чтоб мама родная не узнала!
Глухие частые удары. Кряхтенье. Маты. Клубок тьмы становится то гуще и напряженнее, то рассасывается в стороны, и тогда в слабые просветы на тротуаре видно чье-то дергающееся тело.
– Готов! Бежим!
Мгновенная тишина, как стоп-кадр, и тут же тяжелый частый топот мимо машины. Волна горячего потного воздуха врывается в открытое окно и плашмя бьет по лицу, заставляя Стырова отшатнуться в глубь салона.
Туман отлично гасит звуки! Секунда – и даже эха не слышно. Было не было – все растворилось в коричневых сумерках. Кроме тела на камнях. Большого, черного, неподвижного. Выйти поглядеть?
– Господи! Человека убили! – чей-то женский вскрик. Тонкий, зыбкий, испуганный. Тут же, впрочем, истаявший, как туман.
Над телом склоняются двое.
– Милиция! Вызовите кто-нибудь!
– «Скорую», скорую надо!
Перед капотом уже не двое. Пятеро? Интересно, где же они были все это время? Те четыре-пять минут, пока шла драка. Наблюдали со стороны? Или подошли только что? Странно. Центр города, всегда полно народу. Пока он сидел в машине, за окном то и дело мелькали люди, а когда началось ЭТО – ни души! Он мог поклясться: набережная была совершенно пустой! Или просто туман? Но тогда откуда их столько взялось сейчас? Целая толпа!
Стыров смотрит на часы, отмечая, что чувство времени его не подвело, акция и в самом деле длилась не больше пяти минут. Значит, до прихода Аманбека еще минут восемь—десять. То есть вполне можно выяснить, кому сегодня перепало. Пригодится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107