Хилери покачал головой:– Нет, Динни, он задумал это с самого начала и выбрал место поближе к своему прежнему дому. И, хоть не следовало бы, скажу: слава богу, что он это сделал и обрёл покой.– О да! А что теперь будет с Дианой и дядей Эдриеном?Хилери набил трубку и остановился, чтобы прикурить.– Видишь ли, моя дорогая, я дал Эдриену один совет. Не знаю, воспользуется ли он им, но ты поддержи меня при случае. Все эти годы он ждал. Пусть подождёт ещё один.– Дядя, я с вами целиком согласна.– Неужели? – удивился Хилери.– Диана просто не способна ни о ком думать – даже о нём. Ей нужно пожить одной с детьми.– Интересно, – протянул Хилери, – не готовится ли сейчас какая-нибудь экспедиция за костями? Его надо бы на год удалить из Англии.– Халлорсен! – воскликнула Динни, всплеснув руками. – Он же опять едет. Дядя Эдриен ему нравится.– Чудно! А он его возьмёт?– Возьмёт, если я попрошу, – просто ответила Динни.Хилери опять бросил на неё лукавый взгляд:– Какая опасная девица! Не сомневаюсь, что кураторы предоставят Эдриену отпуск. Я напущу на них старика Шропшира и Лоренса. А теперь мне пора обратно, Динни: тороплюсь на поезд. Это огорчительно – воздух здесь хороший. Но Луга чахнут без меня.Динни взяла его руку:– Восхищаюсь вами, дядя Хилери.Хилери воззрился на девушку:– Я что-то не улавливаю ход твоих мыслей, дорогая.– Вы знаете, что я имею в виду. Вы сохранили старые традиции – служение долгу и всё такое, – и в то же время вы ужасно современный, терпимый и свободомыслящий.– Гм-м! – промычал Хилери, выпуская клуб дыма.– Я даже уверена, что вы одобряете противозачаточные меры.– Видишь ли, по этой части мы, священники, – в смешном положении. Было время, когда мысль ограничить рождаемость считалась непатриотичной. Но боюсь, что теперь, когда самолёты и газы ликвидировали нужду в пушечном мясе, а число безработных неудержимо растёт, непатриотичным становится скорее отказ от противозачаточных мер. Что же касается христианской догмы, то во время войны мы, как патриоты, уже не соблюдали одну заповедь: "Не убий". Сейчас, оставаясь патриотами, мы логически не можем соблюдать другую: "Плодитесь и размножайтесь". Противозачаточные меры большое дело, по крайней мере для трущоб.– И вы не верите в ад?– Нет, верю: он как раз там и находится.– Вы стоите за спорт в воскресные дни, верно?Хилери кивнул.– И за солнечные ванны в голом виде?– Стоял бы, будь у нас солнце.– И за пижамы, и за курящих женщин?– Нет, с сигаретами я не примирюсь – не люблю дешёвки и вони.– По-моему, это недемократично.– Ничего не могу с собой поделать. На, понюхай!Динни вдохнула дым трубки.– Пахнет хорошо – сразу чувствуется латакия. Но женщинам нельзя курить трубку. Впрочем, у каждого свой конёк, о котором человек не умеет судить здраво. Ваш – отвращение к сигаретам. За этим исключением вы поразительно современны, дядя. В суде я разглядывала присутствующих, и мне показалось, что единственное современное лицо – у вас.– Не забывай, дорогая: Чичестер держится древним своим собором.– По-моему, мы преувеличиваем степень современности в людях.– Ты живёшь не в Лондоне, Динни. Впрочем, в известной мере ты права. Мы стали откровеннее в некоторых вещах, но это ещё не означает серьёзной перемены. Вся разница между годами моей юности и сегодняшним днём – в степени сдержанности. Сомнения, любопытство, желания были и у нас, но мы их не показывали. А теперь показывают. Я сталкиваюсь с кучей молодых универсантов: они приезжают работать в Лугах. Так вот, их с колыбели приучили выкладывать всё, что им взбредёт в голову. Они и выкладывают. Мы этого не делали, но в голову нам взбредало то же самое. Вся разница в этом. В этом и в автомобилях.– Значит, я старомодна, – совершенно не умею выкладывать разные вещи.– Это у тебя от чувства юмора, Динни. Оно служит сдерживающим началом и порождает в тебе застенчивость. В наши дни молодёжь редко обладает им, хотя часто наделена остроумием, но это не одно и то же. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты стали бы делать то, что они делают сейчас, будь у них способность посмеяться над собой? А ведь она и есть мерило юмора.– Я подумаю над этим.– Подумай, Динни, но всё-таки юмора не теряй. Для человека он то же, что аромат для розы. Ты едешь обратно в Кондафорд?– Собираюсь. Дело Хьюберта назначат к вторичному слушанию не раньше, чем прибудет пароходом почта, а до этого ещё дней десять.– Передай привет Кондафорду. Вряд ли для меня снова наступят такие же славные дни, как те, что мы прожили там детьми.– Я как раз думала об этом, когда ожидала своей очереди в качестве последнего из негритят.– Динни, ты молода для такого вывода. Подожди, влюбишься.– Я уже.– Что, влюбилась?– Кет, жду.– Жуткое занятие быть влюблённым, – сказал Хилери. – Впрочем, никогда не раскаиваюсь, что предавался ему.Динни искоса взглянула на него и выпустила коготки:– Не предаться ли вам ему снова, дядя?– Куда уж мне! – ответил Хилери, выколачивая трубку о почтовый ящик. – Я вышел из игры. При моей профессии не до этого. К тому же первого раза мне хватает до сих пор.– Да, – с раскаянием в голосе согласилась Динни, – тётя Мэй такая милочка.– Замечательно верно сказано! Вот и вокзал! До свидания, и будь здорова. Вещи я отправил утром.Хилери помахал девушке рукой и скрылся.Динни вернулась в гостиницу и поднялась к Эдриену, но его в номере не оказалось. Несколько расстроенная этим, девушка отправилась в собор. Она уже собиралась присесть на скамью и насладиться успокоительной красотой здания, как вдруг увидела своего дядю. Он прислонился к колонне и разглядывал витраж круглого окна.– Любите цветное стекло, дядя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101