Мало ли чего эта баба с испугу наговорит? Обозналась она. А мы с Васькой пистолет этот на улице нашли и мента вашего в глаза не видели.
— Ты бы хоть перед смертью не врал, — с тоской сказал Бочкарев.
— Свяжите им руки, сержант, — приказал Олег.
— Есть! — Бочкарев огляделся. Наткнувшись взглядом на веревки, с помощью которых передвигались шторы на окнах, он попросил, обращаясь к женщине:
— Не сочтите за труд, срежьте их.
Свидетельница подошла к окну.
— Возьмите.
Бочкарев завел Кочеткову руки назад и крепко перевязал. То же самое он проделал и со вторым бандитом.
— Идите, — сказал Олег. — По одному. Бежать не советую, — положу сразу.
Вышли во двор. Олег обвел его взглядом.
В глубине двора стояли ящики с мусором.
— Становитесь туда.
Бандиты, не сопротивляясь, подошли к стене.
— Свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами установлено, что вы оба убили кассира в продовольственном магазине, разграбили его, а потом, скрываясь от правосудия, убили сотрудника милиции Воронцова Михаила. — Олег перевел дыхание. Вокруг стояли Бочкарев, свидетельница и невесть откуда появившиеся жильцы дома. С каждой минутой их становилось все больше и больше. Олег повысил голос: — Москва находится на осадном положении. Согласно постановления Государственного Комитета Обороны, для пособников врага нет ни следствия, ни суда! — Олег вынул из кобуры пистолет и передернул затвор. Оглянулся. Десятки глаз с напряженным ожиданием смотрели на него. Все молчали — слышно было дыхание. Олег подошел вплотную к задержанным, повернул их лицом к стене и выстрелил четыре раза подряд.
Пряча пистолет в кобуру, он сказал:
— Трупы не трогать. Сейчас придет машина и заберет их отсюда.
Толпа начала расходиться. Один только Бочкарев все стоял и стоял посредине двора. Олег на выходе снова оглянулся, а Бочкарев так и не сдвинулся с места.
Когда возвращались в управление, на Петровке путь отряду преградила техника: сплошной лавиной шли танки и артиллерия. Шагали солдаты — краснолицые здоровяки в хорошо подогнанных шинелях, с новенькими автоматами через плечо.
— Сибиряки, — с уважением сказал кто-то. — Теперь будет порядок.
Заканчивалась первая ночь осадного положения, самая трудная ночь Москвы. Впереди было еще много таких ночей — тревожных, полных опасности, но эта, первая, стала решающей, потому что именно в эту ночь начался тот перелом в тылу и на фронте, который определил судьбу города.
«Москва не падет, — мысленно повторял Коля. — Москва не падет. Никогда!»
Он вошел в дежурную часть. Дежурный встал и начал докладывать, но Коля прервал его:
— Спасибо, лейтенант. Я все знаю. Видел только что на улице. Теперь все в порядке.
Дежурный протянул конверт.
— Письмо, товарищ полковник. Вам.
Письмо было от Виктора. Обычные фронтовые новости и приветы, просьба зайти к Нине, успокоить ее. А в самом конце Виктор писал: «Я не хотел тебе сообщать, но думаю, что умолчать было бы с моей стороны подлостью. Все может быть, батя, но ты верь в лучшее. От раненого партизана — связного, который перешел линию фронта с донесением, я слышал, что у них в отряде есть какая-то женщина, которую зовут Марией Ивановной и муж которой служит в милиции. Верь, батя, прошу тебя! Мать жива, я это знаю, я это чувствую!»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ОБОРОТНИ
Окончилась война, вернулись домой солдаты. Сколько было потерь, но какая уверенность была, какой энтузиазм. Мы всё начинали почти что заново. Но мы были счастливы, весь народ! А из гнилых закоулков снова вылезла недобитая нечисть и снова попыталась взять нас за горло.
Все знают, сколько надежд принесла Победа. Но людям свойственно забывать о тяжестях. И теперь мало кто вспоминает, сколько трудностей и горя обрушилось на многих из нас после войны…
Из записок генерала Кондратьева

Маша вернулась домой осенью сорок пятого. Был хмурый, дождливый день, в Александровском саду ветер срывал с деревьев последние листья. Раздался звонок.
— Коля, — сказала она из-за дверей. — Это я…
И тогда он рванул дверь и, закрыв глаза, прижал ее к себе и молча гладил ее волосы и, не стыдясь, плакал.
— Коля… Коля… — повторяла она. — Не нужно, милый. Вот я, здесь. Живая, здоровая. — Она замолчала и добавила, предваряя его вопрос: — А Гена погиб. В тот день, когда немцы вошли в город, ему поручили задержать троих, особо опасных. Я расскажу все подробности. Только потом. Позже.
Коля долго молчал. Вспомнился самый последний день. Генка сидел на чемодане посреди комнаты и улыбался. Коля хотел съездить к нему, да так и не выбрался, не получилось.
— Знаешь, у Виктора и Нины — сын. — Коля отвернулся. — Четыре года ему, Генкой назвали. Из Ленинграда мне Сергеев звонил. Он снова в обкоме. А Коломиец… Ты его помнишь?
— Ну как тебе не стыдно, — укоризненно сказала Маша. — Что он? Где? Наверное, уже заместитель наркома?
— Он погиб… — Коля покачал головой. — В сорок втором летел из Москвы над Ладогой, самолет сбили. И Бушмакин… умер в блокаду. Такие дела… А с Виктором мы опять работаем вместе. Он полковник, начальник отдела. А ты? — Коля распахнул Машину шинель. — Показывай свои погоны, похвастай.
— Перестань, — она сняла шинель. На гимнастерке поблескивали погоны майора. — Увы… — Маша улыбнулась. — Тебя не догнала, да и эти пора снимать. Военный переводчик майор Кондратьева ушла в запас. — Маша окинула взглядом Колин штатский костюм.
— Раз уж разговор о чинах — с чем тебя поздравлять?
— Месяц назад получил комиссара.
— Коля! — ахнула она. — Поздравляю, милый. Но в первую голову — себя! Как я рада!
— Почему себя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193