Дали мне пять лет каторги. В десятом я вернулся в Москву, пошел регистрироваться в охранное отделение. Кстати, здесь, в нашем здании, и помещалось. Мне жандармский полковник говорит: не разрешим в Москве жить. Почему, спрашиваю? А потому, что суть ваша в вашем революционном прошлом. Вы, говорит, что вор прощенный. Но это я к слову… Вам же, братки, надо вот что сделать: пойдите на улицу, «пощупайте» блатных, но осторожно! Может, они чего и слышали, на какую-нибудь мысль нас наведут. И второе: под видом проверки квартир — к этому сейчас все привыкли, так что подозрения это не вызовет, — зайдите в дом четырнадцать, в квартиру четыре, к профессору Жичигину. Глаза держать разутыми, слушать в шесть ушей: о Бахареве — ни слова, никаких намеков, и все время помните: в любую секунду Жичигин, если он то, что мы подозреваем, может обронить слово и дать нам ключ к этой истории… А теперь ты, Никифоров, звони.
Никифоров набрал номер, но к телефону никто не подошел…
— Ладно, — сказал Никифоров. — И так ясно. Вернемся — я дозвонюсь к ней и все уточню.
Вечерело. Шли по пустым улицам. Фонари еще не зажигались. Афиноген поднял воротник пальто и поежился:
— Вот, говорят мне часто: ты начальник, то-сё… А у меня пальтецо — на рыбьем меху… А вообще-то несправедливо это… Мы служим революции, и могли бы нас одеть получше.
— Ерунду мелешь, — хмуро сказал Коля. — Служба революции — не билет в рай. Не будет так, чтобы одни ржавую селедку ели, а другие — осетрину копченую…
— Чего это ты? — удивился Афиноген.
— То… — Коля вздохнул. — Вспомнил свой разговор с приемным отцом… А это еще что такое?
В подворотне звенела гитара, хором пели похабные частушки.
— Отрыжка царизма проклятая! — выругался Афиноген. — В мешок их, а, Никифорыч?
Никифоров замедлил шаг. Блатные заметили оперативников:
— Почтение блюстителям, — гитарист выплюнул окурок и приподнял кепочку-малокозырку. — Желаете взять смехача на характер?
На тротуар вылетел раздетый догола парень. Он стыдливо прикрывался ладонями.
— Предлагает побеседовать с этим типом, — перевел Афиноген Коле воровской жаргон. — Они его якобы раздели…
— Как это якобы? — Коля рванул из-за пояса брюк кольт.
— Тихо… — Афиноген отвел руку Коли, спросил: — Слышь, Дуся, я тебя считал шутником. А ты так, фрайер с конфетной фабрики…
— Одевайся, Кныш, нечего дурака валять, — сказал Никифоров.
Голый юркнул в подворотню, раздался хохот.
— Молоток, кум, — сказал Дуся. — Хотели мы свосьмерить, да вы вовремя щекотнулись!
— Дела ждете? — спросил Никифоров.
— Фу, начальник, — сказал Кныш, выходя из подворотни уже одетым. — Такие вопросы… Я знал вас, как тактичного мента!
— Кутьков со своими троих оперативников убил, — тихо произнес Никифоров. — Напал на спецавтомобиль с валютой. Ежели вы не дураки — валите по домам…
Дуся и Кныш молча переглянулись. Все стали расходиться.
— Спасибо, что стукнул, начальник, — сказал Дуся. — Мы честные щипачи, с мокрушниками суп не варим… — Он дотронулся двумя пальцами до козырька своей кепочки и ушел.
— Пожалел? — спросил Коля у Никифорова.
— Нет, — сказал Никифоров. — Не их я пожалел. Они ушли — так что, считай, человек десять мы уже спасли от грабежа. А главное, придут ребята домой, раскинут мозгами, глядишь, кто-то и впрямь оставит кривую дорожку. Нам же меньше работы… Я тебе, Коля, так скажу: придет время, мы не преступников ловить будем, а неустойчивых людей от плохих поступков ограждать и вообще — перевоспитывать, понял?
— Кто его знает… — Коля хитровато улыбнулся, почесал в затылке. — Вообще-то убедительно говоришь. По-человечески… Да вот есть у нас в Питере такой Кузьмичев. Он нас так учит: сесть в засаду, взять с поличным и к стенке!
— Не знаю… — Афиноген пожал плечами: — Нас, милый, и на сто засад не хватит. А ежели делать, как учит твой Кузьмичев, — тысячу засад надо делать… Он кто такой, этот Кузьмичев?
— Есть там… один, — Коля не захотел продолжать разговор, стало обидно за своих. — Ладно. Ты лучше придумал, согласен. Хотя выдали блатным служебную тайну.
— Тю! — махнул рукой Афиноген. — Секрет полишинеля! Все блатные давно все знают, а кто сегодня не узнал — завтра будет знать, у них, милый, почта не хуже государственной, только по их почте весть о поступке Кутькова идет как романтика, а с наших слов им другая суть откроется!
— Слушай, — Коля с уважением посмотрел на Афиногена. — Все хотел тебя спросить: откуда ты столько слов ученых знаешь, не хуже Никиты моего, из Питера. Да ведь тот — бывший студент, — а ты — из рабоче-крестьян, а?
— Книжки читай — и ты будешь знать, — сказал Никифоров. — Вот, к примеру, что это за дом? — Никифоров показал на витиевато украшенное здание. — Либерти называется, выражает модерн буржуазной культуры. Самое большое буржуазное достижение, если по-русски сказать… У меня мечта есть. Сдам когда-нибудь свой браунинг и буду строить дома… Как это, Афиноген?
— Проектировать, — сказал Афиноген.
— Во! — кивнул Никифоров. — Хочешь, нарисую тебе собственный дом в три этажа с ванной и этим… унитазом?
— Ему не надо. У них в деревне избы. Зачем ему твой коттедж? — засмеялся Афиноген.
— Правильно, коттедж, — согласился Никифоров. — Но ты, Афиноген, неправ. Придет время, и у каждого будет коттедж, ванна и этот… унитаз… А вообще-то, братцы, не это в жизни главное.
Чуть в стороне горел костер. Группа парней и девушек разбирала мерзлую мостовую. Афиноген помахал им рукой, спросил:
— Привет… Чего это вы? Трудповинность отбываете? Буржуазные дети, что ли?
— Сам ты оттуда… — девушка откинула с потного лба прядь волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193