Она слышала, как шуршит
гравий под ее легкими туфлями и его ботинками для официальных приемов,
взятыми напрокат. Она всегда будет мысленно возвращаться к прогулкам с
Майклом, одетым в светлый вечерний пиджак, - как он мерцал в мягкой весенней
ночи! А она была одета в бледнозеленое вечернее платье, в котором, как
заявила ее мать, походила на русалку; сама мысль о... еврейской русалке была
смешной, хахахаха. Они гуляли вроде бы с высоко поднятыми головами, и она не
плакала, но поняла: в движениях их не было свободы, они крались, крались,
как воры, чтобы никем не быть замеченными; они чувствовали себя
ростовщиками, угонщиками автомобилей, и тогдато осознали сущность еврейства
- что значит быть длинноносым, иметь смуглую кожу и не сметь даже
рассердиться, когда хочется. Ей оставалось только стыдиться, только
страдать. Потом кто-то засмеялся. Высокий, пронзительный, быстрый смех, как
перебор клавиш на пианино. В машине она могла отплакаться, но кому было
жалко ее, еврейскую русалку, чья фамилия рифмуется со сливой, которая плачет
как сумасшедшая? Майкл Розенблатт положил свою теплую, мягкую, успокаивающую
руку ей на плечо, но она увернулась ощущая грязь, стыд, ощущая свое
еврейство...
Дом, со вкусом, поставленный за живой изгородью, действовал
умиротворяюще... Но не всегда... Стыд и боль все еще обитали где-то здесь...
Хотя с соседями все было спокойно, никто не высмеивал теперь ни их самих, ни
их одежду. Хотя метрдотель клуба, в котором они состояли, приветствовал их
словами: "Добрый вечер, мистер и миссис Урис". Она приезжала сюда на
"Вольво" 84-го года выпуска, оглядывала свой дом, выделяющийся на фоне
яркозеленых газонов, и часто вспоминала - даже слишком часто, как полагала -
тот пронзающий уши смех. И в глубине души все время думала, что та девчонка,
смех которой засел в ее ушах, живет сейчас в какойнибудь каморке с
мужемводопроводчиком, который бьет ее, оскорбляет, что она трижды беременела
и каждый раз у нее был выкидыш, что муж обманывает ее с больными
женщинами...
И она ненавидела себя за эти мысли, за эти мстительные мысли, и обещала
себе исправиться - перестать пить эти умопомрачительные коктейли. Потом
много месяцев подряд она не вспоминала об этом... "Может, этот кошмар уже
позади, - размышляла она в такие периоды. - Я уже не та восемнадцатилетняя
девчонка. Я женщина, мне тридцать шесть лет; девчонка, слышавшая когдато в
свой адрес нескончаемый поток оскорблений и насмешек, девчонка, избегающая
руки Майкла Розенблатта, желавшего утешить ее, только потому, что это была
рука ЕВРЕЯ, существовала полжизни тому назад. Глупой маленькой русалки
больше нет. Я могу забыть ее и быть самой собой... Но потом гденибудь - в
супермаркете, к примеру, - она вновь слышала тот противный смех со спины или
сбоку, ей кололо в спину, соски набухали и становились болезненными, в горле
вставал горький ком, и, со всей силы сжимая ручку тележки, она думала про
себя: "Это кто-то сказал комуто, что я еврейка, что я - ничтожество, что я -
длинноносая еврейская морда, но у меня есть хороший счет в банке - ведь все
евреи экономны, что нашу чету вынуждены пускать в клуб, но все равно над
нами смеются, и смеются, и смеются..." А порой слышала таинственный щелчок
над своим ухом или покашливание и думала: русалка, русалка.
И снова - потоки ненависти и стыд, как мигрень, и снова она впадала в
отчаяние - не только за себя, но и за путь, по которому идет человечество.
Оборотни. Книга Денбро - та, которую она пыталась читать, но почти сразу же
отложила - была как раз про оборотней. Оборотни, дерьмо. Откуда человек
может знать про оборотней?
И все-таки большую часть времени она чувствовала себя вполне прилично,
несравненно лучше, чем та, прежняя... Она любила своего мужа, любила свой
дом, а часто была даже в состоянии любить себя и свою жизнь. Дела шли не так
уж плохо. Но
это пришло к ним не сразу. Когда она приняла обручальное кольцо Стэнли,
ее родители обозлились и почувствовали себя несчастными... Они со Стэнли
познакомились на университетском вечере. Стэнли приехал в ее колледж из
Нью-Йоркского университета, где он был студентом на стипендии. Их познакомил
общий приятель, и когда вечер подошел к концу, она заподозрила, что
влюблена; это подтвердилось после недолгой разлуки Когда весной Стэнли
предложил ей колечко с маленьким бриллиантом, она не отказалась от него. В
конце концов и ее родители, несмотря на разногласия между ними, также
согласились. Они ничего не могли поделать, хотя Стэнли Урис вскоре должен
был отправиться на биржу труда с молодыми бухгалтерами, в этих джунглях ему
не обойтись было без семейного капитала, залогом же служила их собственная
дочь. Но Пэтти исполнилось двадцать два, она была уже самостоятельной
женщиной и вскоре должна была получить звание бакалавра гуманитарных наук.
- Мне придется содержать этого четырехглазого сукина сына всю жизнь, -
услышала однажды дочь слова своего отца. Ее родители были на ужине, и отец
слегка перебрал.
- Тсс, она может услышать, - сказала Руф" Блюм.
Пэтти лежала с сухими глазами, ее бросало то в жар, то в холод, она
ненавидела обоих родителей. Следующие два года она пыталась побороть в себе
эту ненависть; слишком много ненависти было в ней самой.
Иногда, смотрясь в зеркало, она видела весьма приятные черты своего
лица. Этот бой она выиграла! И помог ей в этом Стэнли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62