человек не имеет права и думать о своем бизнесе, пока не
достигнет более солидного возраста, скажем, лет семидесяти восьми.
А Стэнли выглядел все таким же уверенным в себе. Он был умен, молод,
удачлив. Работая на фирму по продаже квартир, он завел коекакие полезные
связи, и это ему пригодилось. Но ему и в голову не приходило, что "Корридор
Видео", пионер в быстро развивающемся бизнесе видеозаписи, намерен
арендовать огромное пространство земли, примерно в десяти милях от того
места, куда Урисы переехали в 1979 году я обосноваться там. Не мог он также
знать, что эта компания начнет процветать спустя неполный год после переезда
в Трейнор. Но если бы даже Стэн кое-что знал об этом, то уж никак не мог бы
поверить, что компания даст работу молодому очкастому еврею - обычному
американскому еврею с легкой усмешкой, с прыщеватым юношеским лицом и
манерами хиппи - по выходным он ходил в потертых джинсах. Но они дали ему
работу. Дали. И, казалось, Стэнли изучил свое дело вдоль и поперек.
По контракту он должен был работать на "Корридор Видео" полный рабочий
день с начальным жалованием в 30 000 долларов в год. "И это только начало, -
сказал Стэнли Пэтти той ночью. - Они будут расти, как зерно в августе,
дорогая. И если не случится ничего экстраординарного в течение ближайших
десяти лет, то они смогут конкурировать с такими фирмами, как "Кодак",
"Сони" и "РКА".
- Ну, и что ты собираешься делать? - спросила она, заранее зная ответ.
- А я расскажу им, какое это удовольствие - иметь с ними дело, - сказал
он, засмеявшись, и поцеловал ее. Чуть погодя, он поднял ее на руки, потом
была любовь - раз, два, три - как яркие всполохи на ночном небе, - но
ребенка не было.
Его работа с "Корридор Видео" свела его с наиболее могущественными и
богатыми людьми Атланты, и оба они были удивлены, что эти люди в большинстве
своем очень даже ничего. Терпимость счастливо сочеталась в них с
добродушием, что было почти неизвестно на Севере. Пэтти вспомнила, что
Стэнли как-то писал своим родителям: "Самые богатые люди Америки живут в
Атланте, штат Джорджия. Я собираюсь помочь некоторым из них приумножить свое
состояние, а они - мое, и никто не стремится обладать мною, кроме моей жены.
Патриции, я же обладаю ею, и это меня устраивает".
К тому времени, как они переехали из Трейнора, у Стэнли было свое дело
и шесть человек в подчинении. В 1983 году их доход достиг сказочных
размеров. И произошло это с той же легкостью, с какой в субботнее утро ноги
попадают в мягкие домашние тапочки. Это иногда пугало ее. Однажды она даже
пошутила, не сделка ли это с дьяволом. Стэнли смеялся до упаду, но ей было
не до смеху.
ЧЕРЕПАХА НЕ МОГЛА НАМ ПОМОЧЬ.
Иногда, совершенно без всякой причины, она просыпалась с этой мыслью в
голове, как с последним фрагментом только что забытого сна, и поворачивалась
к Стэнли, испытывая необходимость дотронуться до него, убедиться, что он еще
здесь.
У них была хорошая жизнь: без диких запоев, постороннего секса, скуки,
даже мелких споров о том, что делать дальше. Было только одно темное пятно,
одно облачко. Именно мать Пэтти первая напомнила о его существовании. Она по
сути дела все предопределила.
Вылилось это в вопрос в одном из писем Руфи Блюм. Она писала Пэтти
еженедельно, а то письмо пришло ранней осенью 1979 года. Его переслали с их
старого адреса в Трейноре, и Пэтти прочла его в гостиной, заполненной
бумажными стаканчиками для ликера, выглядевшими заброшенными в их большой
светлой гостиной.
В целом это было самое обычное письмо от Руфи Блюм, из дома, четыре до
конца исписанные страницы, каждая под заголовком "Просто записка от Руфи".
Ее каракули были настолько неразборчивы, что однажды Стэнли пожаловался, что
не может понять ни единого слова, написанного тещей. "А зачем тебе это
надо?" -просила Пэтти.
Это письмо было полно обычных маминых новостей; семейные воспоминания
были чем-то неотделимым от нее. Многие люди, с которыми переписывалась Руфь
Блюм, уже начали стираться в памяти ее дочери, как фотокарточки в старом
альбоме, но в памяти матери всегда оставались живыми. Ее вопросы об их
здоровье и ее любопытство ко всем их делам никогда, казалось, не иссякнут, а
ее прогнозы неизменно были ужасны. У отца Пэтти часто болел живот. Он
уверен, что это просто диспепсия, писала она, а мысль о том, что это может
быть язва, даже не приходит ему в голову, дождется, начнет харкать кровью,
тогда, глядишь и поймет. "Знаешь, дорогая, твой отец работает как вол и
иногда и мыслит также, прости меня Господи за такие слова. У Ренди Харленген
появились завязи, они сняли плоды, большие, как шары для гольфа, и никаких
болезней, слава Богу, по двадцать семь плодов, представляешь? В Нью-Йорке
было наводнение, и, конечно, воздух в городе тоже загрязненный, она убеждена
была, что вода неминуемо должна была добраться и до Пэтти. Ты вряд ли
представляешь себе, писала Руфь Блюм, как много раз благодарила я Бога за
то, что "вы, дети" находитесь в деревне, где и воздух, и вода - особенно
вода - здоровые (для Руфи весь юг, включая Атланту и Бирмингем, были
деревней). Тетя Маргарет опять враждовала с электрокомранией. Стелла
Фланаган опять вышла замуж, некоторые люди не усваивают никаких жизненных
уроков. Ричи Хьюбер опять прогорел".
И в этом месте письма, в середине абзаца, ни с того ни с сего, Руфь
Блюм прямо в лоб, хотя и непреднамеренно, задает этот страшный вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62