В воображении витал образ города изобилия, где запасы неисчислимы и живут красивые девушки, о чьей сговорчивости ходят легенды. Свой отряд замызганных и заезженных дамочек, что сопровождали поход, крестоносцы бросили, предоставив им погибнуть под косым дождем в невероятном холоде ночей высокогорья или оскользнуться на опасно непроходимых горных перевалах.
Монсеньор Рехин Анкиляр уже ненавидел сьерру. Оглядывая широкую панораму предгорий в буйной растительности, он поражался их сходству с женщиной. Холмы напоминали омерзительное скопление бесстыдно обнаженных округлых грудей, которые сосет младенец-небо. Их простодушная спелость напоминала туземных женщин, что беззаботно загорают на песчаной отмели, не думая о своих изгибах и возвышенностях, заставляющих мужские руки дрожать от безотчетного желания сдаться им и ласкать. Еще выше были теснины, так похожие на непостижимую рану между женских ног, что заставляет вздрагивать от пленительного отвращения; еще в школе одноклассники рассказывали, что она пахнет рыбой, вся в замысловатых насыщенно розовых складках, влажных, как гриб. Огромные спокойные озера с берегами серого камня напоминали задумчивых монахинь, чьи неизменные умиротворенность и безмятежность доводили до белого каления и неудержимого словоизвержения, а уходящая вдаль бурая поросль косматых кустарников совершенно походила на волосатый лобок. Укоренившееся в монсеньоре женоненавистничество в горах вырастало до исступленной ненависти, и он проклинал внезапные туманы, застившие ум и взгляд, как женские рассуждения. Его возбуждала лишь уверенность в том, что здесь он ежедневно противостоит бесовским хитростям. Целеустремленность легата росла, крепла, и он, подобно многим, превратился в человека, который не успокоится, пока не потопит зло в его собственной крови.
Когда крестоносцы подошли к мощному монолитному укреплению и увидели, что отрезаны от него крепостным рвом, а мост поднят, лишь один Анкиляр не почувствовал, что поражение предопределено. Он бил кулаком в ладонь, ликуя при мысли о финальном сокрушительном сражении с силами тьмы, а его неуправляемое воинство голодных, измученных и озлобленных переглядывалось и устало качало головами.
Никто не вынес столов с угощеньем. Городские власти не объявили праздника, кроткие священники не пригласили в церковь, набожные вдовицы не опустились на колени, чтобы получить благословение монсеньора. Не будет ни зрелищных судов с казнями, ни женщин для зверского изнасилования, ни проповедей о конце света, ни возможности все дочиста разграбить. Будет только холод ночей и нескончаемая пустота дней. Глубокий вздох разочарования пронесся по толпе крестоносцев: вперед – невозможно, отступить – значит претерпеть неимоверные тяготы.
Крестоносцы, топтавшиеся перед монолитной стеной, увидели, как на гребне появляются и прохаживаются какие-то люди. Все – женщины. Это Долорес, Консуэло и остальные городские шлюхи явились, чтобы поиздеваться над несчастными чужаками. Шлюхи в своих самых ярких нарядных платьях прогуливались взад-вперед по стене и корчили рожи, будто школьницы. Они тыкали в воздух средним пальцем, показывали нос, высовывали язык и пронзительно выкрикивали непотребства с оскорблениями.
– А ну-ка, подруги! – скомандовала Долорес, и шеренга шлюх задрала юбки, продемонстрировав взбешенным и униженным крестоносцам отсутствие нижнего белья.
Толпа охранников заволновалась, когда к былым подругам по оружию присоединилась Фелисидад. Она прохаживалась по стене, сладострастно оглаживая груди и облизывая рот быстрым язычком. Дыхание останавливалось, стоило представить, какие восхитительные штучки вытворяют эти губы! Фелисидад повернулась боком, отбросила на спину длинные черные волосы, надула губки и прелестно изобразила красотку с обложки мужского журнала. Потом нагнулась, провела руками по ногам и приподняла подол до точки, когда просишь: подними еще! Потом Фелисидад с такой искусной похотливостью посылала насмешливые и пренебрежительные поцелуи, что все свидетели потом признавались: душа скрючилась, как улитка в ракушке.
Фелисидад повернулась спиной, и воителям со священниками показалось, будто солнце померкло и закатилось от этих бросающих в дрожь смуглых прелестей, а звезды погасли. Застенчиво, как опытная искусительница, Фелисидад медленно подняла юбку и выставила попку. Такую кругленькую, такую дерзкую, такую совершенную, с такой бархатистой медовой кожей, такую голенькую, какой еще не бывало в истории человечества. Фелисидад медленно ею вращала, вскидывала и оглаживала изящными руками, глядя через плечо с выражением такого желания, от которого растаяли бы свечи и сами собой воспламенились фитили во всех женских монастырях страны.
– Господи! – благоговейно выговорил один крестоносец, чувствуя, как пересохло во рту. – Вот это кочегарка! Хоть бы разок в нее влезть – и помереть не жалко!
Но монсеньор Рехин Анкиляр не вынес бессердечного зрелища недосягаемого бесовского блаженства. Вне себя от унижения мужской чести и достоинства, ибо смертельно оскорблены были престиж и положение, он выхватил ружье у охранника, вскинул к плечу и выстрелил.
Монсеньор промахнулся, но первый выстрел в Кочадебахо де лос Гатос прогремел, и теперь ничто не могло ни вернуть его, ни предотвратить пожара войны.
58, в которой заседает военный совет, а калека искупает свою вину
В тот вечер, когда прелестная попка Фелисидад едва избежала трагической судьбы, в борделе собрался военный совет.
– Меня теперь не пошлешь перезаразить их триппером, – заявила Фелисидад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130