– Мне мама сказала, две страны воевали из-за футбольного матча, – сообщил Кристобаль, выискивая из дневных событий то, что могло бы поддержать беседу и оттянуть момент, когда погонят в постель.
– Войны всегда начинаются из-за глупостей, – ответил отец. – Хочешь посидеть у меня на коленях?
– А от тебя пахнет тошнотой, – сморщив нос, пожаловался мальчик. – Я посижу у тебя, если дашь поиграть крестом. Он такой здоровский, блестящий и тяжеленький, лучше деревянного, а футбол – это не глупость.
– Глупость, – сказал кардинал, снимая с шеи распятие.
– Нет, не глупость, – убежденно возразил Кристобаль; он уселся на отцовские колени и пошарил пальцем в носу – нет ли там какой козявки, пропущенной в прошлые раскопки.
Его преосвященство посмотрел на Кристобаля, который с неодобрением изучал жалкую добычу на кончике пальца. Сердце кардинала затопила нежность.
Мальчик, подпрыгивая у отца на коленях, обхватил его за шею и мокро поцеловал в щеку.
– Я тебя люблю, – сказал он. – Но если твой животик еще вырастет, я не помещусь на коленях, да? Мама говорит, у тебя там внутри что-то растет. А когда я тебя Целую, ты колешься.
Его преосвященство улыбнулся:
– Этим расплачиваешься за то, что становишься мужчиной.
– Тем, что толстеешь?
– Нет, глупый, тем, что колешься. Я не толстею, это болезнь.
– Ты умрешь?
Прямой вопрос на мгновенье ошеломил священника, а потом пришла мысль, что это вполне вероятно. Кристобаль наблюдал за отцом:
– Тебе нельзя умирать.
Кардинал Гусман покачал головой, будто сожалея о чем-то, и так крепко прижал к себе Кристобаля, что мальчик сморщился.
Священник почувствовал, что сын вырывается, и увидел, что вместо драгоценного плода запретной любви у него на коленях крутится Непотребный Ишак с заросшими жесткой шерстью ушами, огромным, упрямым членом и отвратительным слюнявым языком. Ишак злобно покосился на кардинала и, превосходно подражая тоненькому голосу Кристобаля, насмешливо сказал:
– Поцелуй меня еще, папа.
Вне себя от ужаса, кардинал вскочил, и тварь свалилась на пол. Преодолевая отвращение, его преосвященство собрал все мужество и решимость, крепко схватил чудище и, невзирая на вопли, вышвырнул его в окно. Ожгло руку, Гусман взглянул – кардинальского перстня не было, он сорвался и улетел вместе с бесом.
Кристобалю показалось, что он кувыркается в воздухе целую вечность непонимания. От удара о мутные воды перехватило дыхание, он судорожно вдохнул, но грудь наполнилась не воздухом, а противной вязкой гнилью, жирной от разложения пропавших беспризорников. Кристобаль очень медленно опускался на дно, изумленный и убаюканный задумчивостью надвигавшейся смерти; он чуть взмахнул руками, и они закачались, как ласкавшие их водоросли, что вечно тянулись к свету; затем его подхватило и понесло в бесконечное путешествие к безымянному морю, а он по-прежнему сжимал в руке серебряное распятие и свой любимый кардинальский перстень.
Кардинал Гусман отвернулся от окна, разглядывая руку без перстня, и увидел Непотребного Ишака – тот смеялся, развалясь в кресле. Священник бросился к окну, пронзительно крича: «Кристобаль! Кристобаль!» – схватился за голову и простонал, будто все горе мира обрушилось на него. Он хотел прыгнуть вслед за сыном и попытаться его спасти, но благоразумие взяло верх, к тому же вдруг возникла мысль: откуда он знает, что на самом деле произошло? Может, он и вправду только что вышвырнул беса, и тот просто снова появился? А может, бес с самого начала притворялся Кристобалем? По каменным равнодушным коридорам дворца кардинал пошел искать сына.
Он вошел в детскую и увидел, что кровать пуста. На полу в беспорядке разбросаны забавные разноцветные игрушки, на стене – изображение Господа нашего с кровоточащей раной боролось за внимание с портретами знаменитых футболистов, которые Консепсион старательно вырезала из журналов. Ускоряя шаг, кардинал обошел весь дворец и осмотрел все укромные уголки и любимые закутки мальчика, где всегда его находил, когда они играли в прятки. Он вышел во двор, где Кристобаль любил наблюдать за колибри и, подражая им, быстро размахивал ручками, бегал и кричал: «Смотрите, смотрите на меня!»
В сердце кардинала росла чудовищная уверенность; он бегом вернулся в кабинет, подставил стул к окну и выглянул. В реке он не увидел ничего, кроме изломанного отражения краснеющей луны и газовых фонарей. Кардинал слез со стула, вытер вспотевший лоб и увидел игрушечную собачку, с которой сын вошел в комнату.
Оглушенный, разрываясь от ненависти и презрения к себе, пожираемый совестью, кардинал бросился к Консепсион. Он распахнул дверь и упал перед ней на колени. Консепсион укладывала платье в шкаф и застыла, напуганная этой мукой и раскаянием. Слезы одна за другой катились по щекам кардинала, голос прерывался, он поднял трясущуюся руку и с мольбой взглянул на Консепсион.
– Господи, яви свою милость, – выговорил он. – Кажется, я убил Кристобаля.
Страшная боль, перекручивая внутренности, пронзила его, он резко втянул воздух, повалился ничком и замер.

Часть вторая
Никому из человеческих существ не дано раз и навсегда установить набор истин и, руководствуясь ими, благополучно шествовать по жизни с закрытым внутренним взором.
Джон Стюарт Миллъ

35, в которой президентская пара наслаждается прелестями Парижа
Его превосходительство проглядел донесения из посольства и понял, что совершенно не тоскует по родине. На генерала Хернандо Монтес Соса было совершено покушение – это держалось в секрете, пока различные ветви служб внутренней безопасности решали, кто его организовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130