Веером из пальмовых листьев Кармен раздула тлеющие угольки в очаге и прямо на них поставила горшочек с кофе. Присев на корточки, погрела руки у огня, потом нарезала подорожник – пожарить к завтраку. Выйдя из хижины, Кармен бросила обрезки свинье, та с хрюканьем тяжело поднялась и благодарно их проглотила. не жуя. Кармен пальцами расчесала белоснежные волосы, изгоняя из них ночь, и прошла к поляне перед хижиной? где была могилка Парланчины. Оправляя прутики и цветочки, Кармен разговаривала с дочерью.
– Ну, как ты, Гвубба? – говорила она. – Вот почему ты к Аурелио приходишь, а ко мне – нет? Дочка, что-то у меня на душе неспокойно. Может, сходишь к Аурелио, объяснишь ему, что это, а он мне передаст, вот я и пойму, в чем дело? Что-то не так, слишком уж все спокойно. На свете ничего не происходит или это я сама умерла, а, Гвубба?
Кармен задумалась, глядя на могилу, где белые косточки красавицы-дочери перемешались с костями Федерико и ручного оцелота; в лесу кричала птица – похоже на смех Парланчины в те дни, когда она была живой и болтала без умолку. Глаза заволокло грустью, никогда не покидавшей Кармен, хоть она и знала, что Парланчина вышла за Федерико и родила ему ребенка.
– Мне так без тебя одиноко, – пожаловалась она могильному холмику. – Ты была для меня и солнцем, и луной, и ветром – всем на свете, а теперь твой гамак пуст, и твоя кошка не гоняется за бабочками, не ворует мясо с крюков.
Кармен заплакала. Ах, если бы земля раскрылась, и веселая Парланчина восстала из могилы! Длинные волосы текут по спине, дочка пробирается меж деревьев, подражает крикам зверей и пугает жадных до убийства лесных рейнджеров с тяжелыми вещмешками и пулеметами. Кармен знала, что Парланчина по-прежнему так делает, но видел это один Аурелио. Получалось, он у нее в любимчиках, и хоть Аурелио объяснял Кармен, в чем тут дело, и она сама себя уговаривала, но все равно было очень обидно.
Кармен вернулась в хижину и сняла кофе с огня. Отлила в тыквенную флягу, чтобы немного остыл, и достала осколок зеркала, воткнутый в стену хижины. Подышав на зеркальце, протерла его о гамак и вгляделась в свое отражение в узоре царапин. Курчавые волосы, когда-то рыжие, теперь белы, а прежде юное лицо испещряют глубокие морщины. Некогда полные чувственные губы потрескались, они теперь сухие, даже если их облизать. Взгляд словно чужих глаз затерялся где-то в лабиринтах времен. Темная бархатистая кожа посерела. Кармен так долго вглядывалась в отражение, что перестала себя различать, и убрала зеркальце. Подойдя к спящему Аурелио, она увидела, что время сказалось и на нем: он казался меньше, а в длинных черных волосах посверкивали серебряные нити. Кармен почувствовала, что с приближением к смерти она любит его сильнее, чем раньше, и, странно, ведь и он любит ее сильнее, чем в то время, когда они были молоды и красивы. К глазам опять подступили слезы – так случается, когда на пустом месте вдруг возникает чудо. Кармен устроилась с бутылочкой кофе и разожгла недокуренную с вечера сигару.
– Жду, когда проснешься, – сказала она спящему мужу.
Они завтракали, сидя на обрубке платана, и Кармен спросила:
– Почему мы еще любим друг друга?
Обдумывая ответ, Аурелио облизал испачканные в масле пальцы.
– Для нас всегда было важнее найти счастье, чем избежать страданий. И мы были так заняты друг другом, что сами не заметили, как наши души стали одним целым. Может, у тебя свой ответ есть?
Кармен подбросила хворосту в огонь и сказала:
– Я так сильно тебя люблю, что вот смотрю на твое лицо и его не различаю.
– Нехорошо, что мы об этом говорим. Лучше просто любить. По-моему, о любви говоришь, когда боишься ее потерять. Не забывай, я индеец.
– А я негритянка, – ответила Кармен, – мне об этом можно ведь говорить и можно иногда бояться. Коку сегодня будем готовить?
Аурелио кивнул:
– Я принес ракушки.
Кармен отправилась на маленькую плантацию, потому что собирать коку могут только женщины, а Аурелио развел костер – подготовить раковины разрешено только мужчинам. Едва он разложил их на тлеющих ветках, уложенных крест-накрест, и стал посасывать коку через пестик с дырочкой, как Парланчина подошла сзади и волосами закрыла ему глаза.
– Смотри-ка, папасито, – сказала она, – ночь настала.
Волосы попали Аурелио в нос, он чихнул, и Парланчина с притворным негодованием вытерла у него с плеча воображаемые сопли.
– Ну что, дочка, хочешь сказку послушать или будешь играть в надоеду? – спросил отец.
– У меня для тебя две новости, – ответила Парланчина, – но ты ни одну не получишь, пока не расскажешь мне про коку.
– Опять?
– Да, опять.
– Пачамама дала нам коку и научила, как ею пользоваться, – начал Аурелио. – У Пачамамы много разных имен. Она дала нам коку, чтобы мы перестали быть зверьми и стали культурными. Тот, у кого нет коки, – некультурный человек. Дионисио мне рассказывал, что когда-то жили люди, назывались «греки», им для культуры дали вино, и у них некультурные те, у кого нет вина, так что, может, вино – та же кока, но в другом виде, кто знает? Мы превратились в культурных, поселились на горе из серебра – Потоси, научились делать разные серебряные штучки и стали еще культурнее. Но потом пришли испанцы и отобрали у нас гору, обидели Пачамаму и сделали ее слабой, а потому снега на горах теперь меньше, чем раньше, а горные озера высохли, превратились в соль, и люди навсегда ушли оттуда, а те, что не ушли, стали глупыми. Понимаешь, в горе живут духи моего народа, они не хотят выходить на свет, поскольку жизнь трудна, но и возвращаться во тьму не хотят, ведь и смерть тяжела. Когда испанцы отобрали гору, духи переселились в другие горы, а мой народ рассеялся по разным местам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130