Один житель нас повел, и вот мы тут как тут, когда вы уже сами на том хребте готовились к нападению. Мы в темноте развернулись, а дальше ты сам все знаешь.
Дионисио присвистнул.
– Настоящая эпопея, Фелипе. А я тут кипятился, что военные ничего не предпринимают. Скажи, а полицейского в Ипасуэно не Агустином звали? Он мой старый приятель.
– Имени я не спрашивал. Он сказал, что арестует меня, если я хоть раз перну в Ипасуэно.
– Похоже на Агустина. – Дионисио помолчал и неуверенно спросил: – Ты ничего не заметил в небе во время ливня? Ничего необычного?
Полковник помотал головой:
– Что я мог заметить? Я себя-то плохо видел.
– Да нет, я просто спросил.
– Пошли посмотрим, как там монсеньор Рехин Анкиляр поживает?
Они вышли из дома и зашагали по улицам Кочадебахо де лос Гатос. В городе был полный кавардак: в лужах рвоты валялись пустые бутылки, огрызки пирогов, брошенные раздавленные музыкальные инструменты и распростертые тела тех, кто накачался спиртным до полной неподвижности. Фелипе оглядел царивший бедлам, нагнулся, поднял чьи-то ярко-красные трусики и деликатно повесил их на гвоздик в двери чьего-то дома.
– Вот это был праздник, черт возьми! – сказал он. – Мы такого еще не видели. Неделя гулянки за победу!
– Твои солдаты здесь очень популярны, – заметил Дионисио. – Наверное, потому что вежливые и высокие.
– Да уж фуфло в гвардии не держим! – гордо ответил Фелипе.
Они прошли через площадь мимо столба-оси – на верхушке красовалось сомбреро Мисаэля, что придавало столбу залихватский вид, – и по подъемному мосту вышли из города. Сразу за стеной по ту сторону крепостного рва была вырыта глубокая яма. Вкопанные по бокам толстые брусы соединяла перекладина, с которой свисал большой мешок из рыболовной сети. В нем лежали разлагавшиеся, истекавшие слизью трупы убитых в бою крестоносцев. От невыносимого зловония подступала тошнота, а содержимое сети – переплетенные в клубок конечности, лица с пустыми глазами и кривыми ухмылками, тела с разверстыми гноящимися ранами – венчали неприлично жадные, общипанные канюки и грифы, что перелетали с места на место и дрались.
В яме совершенно голый монсеньор Рехин Анкиляр, с ног до головы измазанный разноцветной липкой мерзкой слизью, что-то невнятно бормотал, махат руками и тщетно стирал с себя гадкий ручей помета и выделений разлагавшихся тел.
Фелипе прижал к лицу носовой платок и еще раз взглянул на табличку, которую кто-то прикрепил к брусу. На ней было выведено одно слово: «Непорочный».
– Понимаю, тут есть высшая справедливость, – сказал Фелипе, – но все же это дикость, на мой взгляд.
– Не бери в голову, – ответил Дионисио, – вонь уже такая сильная, что горожане сами скоро не вытерпят. Смысл-то в том, что, если человек захотел упиться смертью, пусть упьется как следует.
Фелипе с жалостью взглянул на бывшего полководца: тот, роясь в грязном месиве на дне ямы, искал упавшие личинки мух и с сопением и хрюканьем набивал ими рот – отвратительное подобие гурмана, что смакует великолепный новый соус.
– Когда вы его оттуда вытащите, он уже окончательно спятит.
– Он давно спятил, – ответил Дионисио. – Как отец Гарсиа, не больше, только у того безумие никому не вредит и не губит людей. А этот вроде прекрасно знал, чего добивается, только основания у него весьма сомнительные, и, стало быть, он в ответе за все, что натворил, тебе не кажется? К тому же он влюблен в смерть и сейчас абсолютно доволен, взгляни.
И правда, монсеньор поглощал личинок, сосредоточенный, как обезьяна, что выискивает и давит блох.
– Ты приговариваешься к вечному счастью, – мрачным тоном судьи проговорил Фелипе.
Солнце быстро опускалось за горы, и мир нырял в прохладу и сумерки. По небу протянулись темно-лиловые, желтые и малиновые лучи, что отражались в сверкавших снежных вершинах. Фелипе еще раз взглянул в яму и, увидев глубокие раны на голове монсеньора, вспомнил, о чем хотел спросить:
– Дионисио, откуда взялся орел? Помнишь? Когда этому удалось выбраться из грязи и он пытался ускакать на огромной черной лошади? Я уже готов был его пристрелить, и тут вдруг на него сверху напал орел и выбил из седла. Зачем это орлу понадобилось? И какой здоровенный, а?
«Аурелио», – подумал Дионисио и ответил:
– Представления не имею. У смерти свои причуды. А может, у орла птенец был неподалеку?
– Может быть.
– Давай-ка вернемся в город, – сказал Дионисио. – Здесь темнеет очень быстро, и уже похолодало.
– Отдайте мне этого человека, – раздался позади них голос, и Дионисио с Фелипе удивленно обернулись. В полумраке они разглядели очертания очень крупного мужчины: монах, невероятно высокий, прямой и просто неохватный. На безволосой макушке поблескивал мягкий свет заходящего солнца, серьезное лицо в глубоких морщинах, несмотря на мясистость, выглядело скромным и ласковым.
– Он – мое чадо, так сказать. Я бы хотел забрать его. Фелипе взглянул на Дионисио и проговорил:
– По мне, так он уж достаточно настрадался.
– Вообще-то он должен предстать перед городским советом, но, если вы его заберете, все подумают, что ему как-то удалось выбраться из ямы. Побег никого не расстроит, потому что без одежды в горах он все равно погибнет.
Фелипе положил руку на плечо Дионисио и сказал, глядя ему в глаза:
– По закону я должен забрать этого человека и передать суду, и, честно говоря, я бы его забрал, нравится тебе это или нет. Но я подумал, чем это аукнется. Начнутся выступления и демонстрации ультраконсерваторов в его защиту, другие им ответят, опять появятся фанатики, станут палить друг в друга, и все мы окажемся там, где все началось во времена Произвола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130