Затем, безвольно уронив руки, опустился на стул. Дотянулся до пластинки, снял ее с проигрывателя и, поворачивая к свету, смотрел на играющие блики.
– Красиво, но порочно, – произнес кардинал и прошел в комнату секретаря.
– Отправьте письмо министру внутренних дел. Напишите, что в интересах сохранения общественной нравственности Третью симфонию Бетховена необходимо запретить.
Изумленный секретарь растерянно улыбнулся:
– Вы не шутите, ваше преосвященство? Кардинал нетерпеливо ожег его властным взглядом.
Секретарь написал письмо, но, истово помолившись, не смог заставить себя отправить; он решил избавить своего господина от публичного осмеяния даже ценой потери места.
Его преосвященство прошел в кухню и уставился на Консепсион.
– Отродье сатаны, ты зачем дала мне эту пластинку? – строго спросил он. – Хотела окончательно меня погубить? Ты что думаешь, меня так легко одурачить?
Консепсион понимала, что его безумие уже неуправляемо, и мягко улыбнулась:
– Ты заездил пластинку до дыр, а теперь говоришь, она тебе не нравится.
Его преосвященство театральным жестом переломил пластинку об колено. Швырнув половинки через всю кухню, он повернулся на каблуках и вышел. В комнате его окружила толпа воющих бесов – они тянулись лапами к его лицу, насмехались и дразнили; кардинал в отчаянии искал пластинку, чтобы их изгнать. В кухне Консепсион приложила руку к лицу – оказалось, острый обломок порезал ей щеку. Консепсион присела к столу, чувствуя, как пустеет внутри.
32. по пути в Вальедупар приключения Дионисио продолжаются
Машина Дионисио с треском и ревом вкатилась в Ипасуэно, стреляя, как обычно, выхлопами на дорожных ухабах. Городок лежал на пути в Вальедупар, и Дионисио хотелось повидаться с Агустином и Бархатной Луизой. Он припарковался у полицейского участка, оставив ягуаров в машине. Те высовывали головы из-под импровизированного навеса и охотились за неосторожными птичками и порхающими бабочками, пока хозяин не вернулся, договорившись с Агустином встретиться позже в борделе мадам Розы.
Дионисио искал сочувствия и решил повериться Бархатной Луизе – единственной подруге, в ком душевная способность интуитивно понять чужие чувства сочеталась с полным отсутствием уважением к легендам о нем. В баре Луиза потягивала через соломинку «инка-колу», а Дионисио любовался изящным изгибом ее руки, в которой она держала бутылку. Он нежно обнял Луизу, а она, взглянув на него, приподняла бровь и улыбнулась.
– Конечно, – сказала Луиза. – Пойдем наверх.
В комнате она сбросила платье, скользнула под простыни и протянула к нему руки. Дионисио разделся, чувствуя, как отвык от этого, лег рядом, словно они давно женатая пара, и на время забыл, что заглянул сюда просто по-приятельски.
– Эти шрамы у тебя на шее все такие же страшные, – сказала Луиза, проводя пальцами по рубцам; она склонилась к Дионисио, и он ощутил ее характерный мускусный запах. – Болят еще?
Дионисио потрогал след от веревки и длинный рубец от ножа:
– Иногда чешется. Знаешь, Луиза, я не представляю, как пахнет Африка, но готов спорить, что у нее твой запах.
Она насмешливо улыбнулась:
– Я тоже не знаю, как она пахнет, но отчетливо ощущаю здесь запах депрессии. Ты, случайно, не к доктору Луизе пришел?
– Господи, – сказал он, – я что, прозрачный?
– Как стекло. Или даже как паутина. Что случилось-то? Ну-ка, обними меня.
Дионисио обнял ее за плечи и, собираясь с мыслями, уставился в потолок. Заметил, что трещины на побелке похожи на изображение рек на карте.
– Сегодня две молодые крестьяночки предложили себя, и я согласился.
– Ну и что тут такого? – Луиза нетерпеливо прищелкнула языком.
– Вот в этом все и дело. Я уже не принадлежу себе. Стал каким-то общественным достоянием. У меня и так уже, наверное, женщин тридцать, а понимаешь меня одна ты. Ну, может, еще Летиция Арагон. Вот странно, когда-то я мечтал, что у меня будет много женщин, но теперь, когда они есть, мне это вроде и не нужно. Не могу я быть просто племенным быком или жеребцом.
– И не сможешь. Еще вопросы?
– Я надеялся, ты меня поймешь.
Бархатная Луиза поморщилась:
– Да понимаю я тебя прекрасно, я ж тебя сто лет знаю. Я помню, когда ты еще не был легендарным, а просто Дионисио, как ты приходил и напивался в лоскуты, но если не перебирал, у тебя еще что-то получалось. А другие женщины видят в тебе человека, который убил Пабло Экобандодо, уцелел при покушении и пережил собственное самоубийство. Они видят, как ты мысленно приказываешь своим ягуарам, и те понимают тебя, и смотришь ты отстраненно, все замечают. Они же не знают тебя как Дионисио, который приходил в бордель с Хересом и Хуанито и вдребезги напивался. Для них ты – известный человек, который пишет в «Прессу». – Она помолчала. – Боюсь, ты уже перешагнул черту, разделяющую человека и бога, и теперь приходится жить по другим законам. Известно же, что бог – это не человек. Вон сколько возлюбленных у Чанго.
– Да что ты такое говоришь, Луиза?
– Я говорю, что с тебя спрос больше, чем с обычного человека. Женщины выбрали тебя, а не ты их, так что цени это. И в остальном так же. Ты поднялся против Заправилы и теперь должен противостоять любому возможному злу, потому что для всех ты – Избавитель. Ты нам нужен такой и не имеешь права нас разочаровывать. Сел на ряду – не говори не могу.
Дионисио удивили ее горячность и убежденность.
– По-твоему, я так сильно изменился? Луиза шутливо подергала его за ухо:
– Ты по-прежнему не моешь уши. У тебя там, как в угольном руднике.
– Слава богу, что ты есть, – сказал он. – С тобой я не божество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130