Секретарши все так же подпиливали ноготки и болтали с дружками по телефонам спецсвязи, и револьвер по-прежнему лежал в ящике стола. Президент сел за стол и с досадой обнаружил, что чернила в ручке засохли, а резиновая трубочка не всасывает свежие.
Он остервенело встряхивал ручку, и тут в кабинет вошла секретарша.
– Вам лучше поторопиться, ваше превосходительство, – сказала она, – иначе опоздаете.
– Опоздаю? Куда?
– Ну как же, на импичмент.
– Импичмент? Чей импичмент? Что ты несешь, женщина?
– Ваш импичмент, – любезно сказала секретарша. – За халатное отношение к обязанностям президента, возложенных на него Конституцией. В здании Сената, в два часа.
Президента чуть удар не хватил. Он побагровел и замахал руками:
– В два часа? А сиеста? А как быть с торговыми кредитами, что я привез из Андорры? Импичмент! Они смеют меня судить в мое отсутствие?
– Как раз за то, что вы отсутствовали, вас и подвергают импичменту, ваше превосходительство.
– Это все сволочные консерваторы! – заорал президент, швырнул ручку на пол и лягнул стол.
– Предложение поддержали все партии, – сообщила секретарша, ошибочно посчитав, что это президента утешит.
– Как? И моя партия тоже? И ты, Иуда!
– И ты, Брут, – поправила секретарша, пятясь из кабинета при виде нацеленной ей в голову пачки промокашек.
В комнату, наполнив ее бурей истерического визга и проклятий, влетела мадам Веракрус:
– Нашей дочурки нигде нет! Доченька наша! Пропала! А-а-а-а!
– Идиотка! Хочешь сказать, и кошка нас бросила? Сколько раз тебе говорить, я не могу быть отцом черной кошки!
– Папулечка! Ты же видел, как она родилась! – выла мадам Веракрус. От слез у нее расплылась косметика, и лицо смахивало на картины почившего Джексона Поллока.
В дверях президентских покоев нарисовалась заплаканная служанка.
– Пожалуйста, извините меня, – каялась она, – это случилось месяц назад. Я надела ей розовый бант на шею, мадам Веракрус велела его каждый день менять, вычесала и покормила рахат-лукумом, все, как приказывали. – Служанка мяла в руках тряпку. – Потом смотрю, а ее нигде нет. Мы все обыскали, даже сообщили в полицию и в министерство внутренних дел, но никто ее не видел, и искать перестали.
Служанка завизжала, когда мадам Веракрус, пролетев через всю комнату, набросилась на нее и, отвешивая звучные оплеухи, вырвала ей здоровенный клок волос.
– Сука рваная! – ревела мадам. – Потаскуха! Тварь прыщавая, чтоб тебе захлебнуться на отсосе!
Потом мадам Веракрус отвлеклась от служанки и театральным жестом сорвала с окна шторы. Перевернула письменный стол, укусила за руку президента и с ураганным воем вылетела из комнаты, сыпля замысловатыми ругательствами, не слетавшими с ее уст с тех времен, когда она служила «распорядительницей» и «актеркой» в панамском стрип-клубе.
Его превосходительство испустил вздох, вобравший всю мирскую горечь и смирение. Страстно желая хоть чуточку тишины и покоя и тревожась, как бы недомогание, что он подхватил в Каире, не заявило о себе на слушаниях по импичменту, президент направился в высочайшую уборную страны и заперся там.
Как здесь славно! Мягко лились звуки бетховенской сонаты, заглушающие утробный рокот высокопоставленного кишечника. Президент, помня, как однажды в детстве струя брызнула через край сиденья и огорчительно обмочила спущенные штанишки, вылез из брюк и устало опустился на унитаз. Как всегда, появилась утешительная мысль: днями распорядиться, чтобы обили сиденье или установили электроподогрев.
– Я поступил правильно и мудро, – говорил себе его превосходительство, по мере того как кишечник освобождался от зловонных жидких результатов посещения Египта. Президент почувствовал, что в силах выдержать процедуру импичмента, и под мягкое арпеджио «Лунной сонаты» стал составлять длинную прочувствованную речь, в которой причины его долгого отсутствия объяснялись национальными интересами.
Нажав педаль бака, его превосходительство отправил туда бумагу, встал и потянул за цепочку, чтобы спустить воду. В ответ что-то сухо лязгнуло, но свидетельства президентских трудов остались нетронутыми. Он дернул снова – с тем же результатом.
Ни один президент в мире даже под угрозой импичмента не в силах оставить улику, подобную той, что находилась в унитазе; это так унизительно и недопустимо, что лучше пусть застигнут голым в общественном месте за растлением мальчика. Даже погибнуть от рук наемного убийцы – и то предпочтительнее.
Его превосходительство поскреб плешь, раздумывая, почему же в бачке нет воды. Может, пересохло от долгого простоя? Он опустил крышку унитаза и взобрался на нее заглянуть в саботирующий бачок и выяснить, в чем там дело.
Президент поднял крышку бачка с позолоченным орнаментом; даже с его ростом заглянуть внутрь не удавалось, и он приподнялся на цыпочки. Потом откинулся назад, чтобы притянуть лампочку на гибком шнуре, и внезапно непрочная крышка унитаза провалилась.
Его превосходительство рухнул. Ноги, с безошибочной точностью повторив изгиб чаши, скользнули в глубину унитаза, а президент повалился назад, крепко треснувшись головой об пол. Придя в себя, его превосходительство обнаружил, что ноги застряли и крепко сжаты в коленях проломленной крышкой. Он хотел подняться, но зад до пола не доставал, а слишком слабый пресс не позволил приложить атлетическое усилие, которого требовал данный маневр. На затылке президент нащупал зловеще набухавшую шишку.
Отбросив к чертям собачьим гордость и достоинство, президент стал звать на помощь – сначала громко и энергично, а потом жалостливо, обреченно и безнадежно, поскольку музыкальная система громыхала последней частью «Хоральной симфонии».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130