Наверху остались только женщины, испанские конкистадоры и Дионисио Виво. Они перегнулись через край обрыва и провожали взглядами экспедицию, что прокладывала путь сквозь буйную растительность плато.
– Слава тебе, Господи, ушли мужики! Наконец-то поживем в покое, – проговорила Консуэло, утирая слезы грусти при мысли, что столько мужчин уходит на войну. Донна Констанца энергично махала крохотной фигурке, полагая, что это Гонзаго, а Глория в той же манере прощалась с букашкой внизу, считая, что видит Томаса. Фульгенсия Астиз передернула мощными плечами и отправилась на стену в надежде поймать на мушку и пристрелить какого-нибудь гада. Как у всех уроженцев Сантандера, в душе у нее клокотала болезненная воинственность; улегшись на стене и подправив прицел, она вздохнула в неподдельном блаженстве. Двоих детей, рожденных от Дионисио, она усадила рядом, чтобы те с раннего возраста познавали истинное значение и опьянение смерти. Испанские солдаты уселись на площади; граф горячо обратился к ним от имени короля Испании, а рассеянные мысли конкистадоров уносились к давнишним военным походам и терялись во временах основания Ипасуэно.
Бойцы на плато уже грустили по приятному климату Кочадебахо де лос Гатос и радовались, что не надо забираться в джунгли. Котомки у всех были набиты авокадо, манго и папайей. Парное мясо двух зарезанных бычков разделили на всех, завернули в пальмовые листья и выдали каждому пайком на время похода. Те, кто верил, что звериная кровь дает силы, пили ее, еще дымящуюся, из тыквенных фляжек. Педро вымазал кровью голову и воткнул в волосы белые перья; подсыхавшая на солнце кровь укрепляла в охотнике веру, что он, в сущности, воин.
Бойцы шли через банановые рощи и сады гуайявы в зеленой листве, мимо оросительных каналов, где шныряла рыба и кишели комариные личинки, огибали прудки с высокими насыпными берегами и рисовые поля со шлюзовыми заслонками. Словно впервые они повсюду видели триумф упорства и труда над разрушительными силами и хаосом природы, и в них крепла решимость защитить это даже ценой собственной жизни.
К вечеру они прошли половину нескончаемой долины; воздух стал прохладнее, растительность скуднее. Лагерь разбили на возвышенности, памятуя, что ставить палатки в низинах – значит напрашиваться, чтобы все промокло под дождем. Вокруг были скалы с красными пятнами железа, наверху виднелись заброшенные рудники золотолюбивых инков и испанских завоевателей. Ниже тянулись вдаль пальмы, а выше – валялись обломки камней и росли неизвестные науке шипастые растения с сочными листьями, толстыми стеблями и розовыми цветками; почти на каждом расположились драчливые колибри, защищавшие свои маленькие владения. Бойцы провели ночь под аккомпанемент водопадов, натруженные тела не замечали неудобства каменистых постелей:
Восход солнца застал их уже на подъеме в долину со стремительной рекой. В воздухе висела прозрачная дымка водяной пыли; копыта мулов оскальзывались на мокрых камнях, блестевших совершенной чернотой базальта в налете плесени и желтого лишайника, в пленке зеленых водорослей. Отряд шел по древней тропе, куда не ступала ничья нога со времен Манко-Капака; люди смотрели вниз на вспененный громыхающий поток, ужасаясь тому, что понимают, отчего один ошалевший, загипнотизированный стремниной мул вдруг ринулся в пропасть. Бойцы, выплескивая собственный страх, хлестали мулов и погоняли их криками «Пошел! Пошел!», тонувшими в грохоте воды; они кричали уже с облегчением, когда настало время повернуть и подниматься к гребню холма, откуда можно атаковать непрошеных гостей, что захватили долину и нарушили выстраданный покой.
С огромной высоты виделся Кочадебахо де лос Гатос. Его древние камни и покатые крыши домов выглядели игрушечными, а за ними виднелись костры крестоносцев; ветерок раздувал прозрачные перышки дыма, казавшиеся воплощением покоя и невинности.
– Не выдержал я там, – сказал Дионисио. – Да во мне и нужды никакой нет, у Фульгенсии порядок, как у немецкого фельдфебеля.
– Ты сюда сам добрался? – поразился Мисаэль, не в силах поверить, что кто-то может совершить такой переход в одиночку.
– Я немного срезал, – ответил Дионисио. – Взобрался на утес, что на севере от города, и пошел вдоль хребта. Я еще удивлялся, что вы меня не замечаете, я-то вас прекрасно видел.
– Но утес же неприступен! – воскликнул Мисаэль и перекрестился. – На него только дьявол заберется!
Дионисио добродушно ткнул его под ребра.
– Там есть такая расщелина, приятель, по которой легко можно влезть. Однако, видишь, я себе все руки изрезал. – Он показал иссеченные порезами ладони.
Мисаэль поцокал языком.
– Ты чокнутый, – сказал он. – Что ж, милости прошу к нашему шалашу.
Чтобы не выдать себя, все бойцы отошли за гребень, остались только Педро и Ремедиос – обсудить дальнейший план. Они задумчиво глядели на скопление крестоносцев внизу.
– Сколько ж их там? – спросил Педро.
– Может, тыща, а может, две, разве сосчитаешь?
Необъяснимая интуиция вдруг что-то шепнула Ремедиос, и она подняла голову.
– По-моему, там кто-то шевельнулся, – Ремедиос кивнула в сторону. Педро проследил за ее взглядом и тоже что-то заметил. Вроде ничего особенного, просто краем глаза уловил намек на проворное движение, которое тотчас прекратилось, едва он вгляделся. Ремедиос показалось, будто черная ветка качнулась и скрылась за камнем. Она кликнула Дионисио:
– Посмотри-ка и скажи, то ли это, что я думаю?
Вспомнив, чему учили на действительной службе, когда солдат гоняли на бесполезные облавы против таких, как Ремедиос, и всякий раз выяснялось, что партизаны уже ушли, Дионисио сложил пучком кончики указательных и больших пальцев и посмотрел в дырочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130