Комната словно растворялась в пустоте, весь мир превратился в дым. Давясь этими парами, кардинал схватился за горло и, рукой нашаривая опору, закружил по кабинету в поисках выхода в реальный мир. Но под ногами лишь хрустел песок на спекшейся земле, и нечем было дышать. Споткнувшись обо что-то мягкое и податливое, кардинал плашмя рухнул. Медленно приподнялся, уставившись на окровавленные руки, и понял, что обнимал искромсанную клинком юную женщину. Какое милое лицо! Под коркой запекшейся крови угадывались пухлые губы, великолепные зубы и темные брови, изогнутые, как у восточной красавицы. Но женщина была при последнем издыхании – разрезанное горло пузырилось кровью. Женщина протягивала ему книгу; кардинал взял, и красавица вернулась в объятья смерти. Он взглянул на книгу и, не открывая, понял, что это служебник; тисненый крест на темном переплете, страницы обрамлены золотыми листьями. Повеял ветерок, дым рассеялся, и кардинал очутился в кольце объятых пламенем хижин; в отдалении слышались лихие крики тех, кто устроил тут резню, и коленопреклоненные жертвы молили о пощаде. Кардинал бросился бежать, но в неукротимой пытке кошмара наткнулся на невидимую стену.
Прижав ладонь ко лбу, он неловко попятился: на него шел Палач, его глаза посверкивали в прорезях черного капюшона. У кардинала пересохло в горле от вида этого колоссального негра, чей обнаженный торс являл собой переплетение железных мускулов и вздувшихся жил. Его преосвященство отступал, вновь нащупывая опору, защиту, а Палач медленно надвигался, стаскивая холстяной чехол с серебряного мачете.
– Плати, – сказал Палач, протягивая руку. – Так велит обычай.
Кардинал взглянул на розовую ладонь огромной черной руки с изящными пальцами искусного мастерового – гончара или плотника. Он увидел на запястье толстый золотой браслет, охвативший багровые вены, и перевел взгляд на глаза под капюшоном. Что в них? Что они ему внушают? Определенно, взгляд о чем-то говорит. Но черный капюшон бесстрастно выносил окончательный приговор, и пробиться к этим глазам не проще, чем к далеким звездам.
– Плати, – повторил Палач.
– У меня ничего нет, – проговорил кардинал ломающимся голосом, слова стеклянными осколками царапали горло.
– Тогда отдай ребенка, – сказал Палач; он высоко занес клинок и, готовясь ударить, расставил ноги.
Пятясь, его преосвященство нашел позади себя проигрыватель, и сквозь смертельный ужас прорвалась мысль – попробовать всегдашний способ изгнать бесов. Торопясь и рыдая в отчаянии, он трясущимися, потными руками поднял крышку проигрывателя, чтобы заполнить мир звуками Бетховена, но на диске, косясь и болбоча, кружился Непотребный Ишак. Склонив голову, он посмотрел на кардинала, радостно заверещал, вынул изо рта поблескивающий член, неуловимым движением мгновенно сложил его в аркан и петлей захлестнул шею его преосвященства.
Кардинал рванулся, но его потащило вперед. Ноги скользили, а его все тянуло – перебирая руками, бес словно вытягивал лодку к причалу. Кардинал ощущал, как мягкая сильная плоть, дергаясь и извиваясь, все туже стискивает шею, и вопль застрял в горле, а Гусмана неумолимо притягивало, пока он не оказался лицом к лицу с Непотребным Ишаком. Кардинала обдало мерзким дыханием, вонью серы и дегтя, он зажмурился и насколько мог отвернул голову. Не было сил бороться. Он окончательно побежден. Слезы отчаяния и одиночества струились по лицу.
– Бедненький-холесенький! – злорадно засюсюкал Ишак. – Поцелюем-поцелюем! – И отвратительное создание втолкнуло язык кардиналу в рот. Его преосвященство почувствовал, как цепкий орган извивается и мечется в глотке, далеко заныривает и похотливо вертится вокруг его языка, по щекам, а рот полон липкой слюны со вкусом дерьма и сарсапариллы. Кардинала замутило еще сильнее, жгучая горечь поднялась из желудка, и Гусмана стошнило. Непотребный Ишак оттолкнул его и с жадной отрыжкой проглотил рвоту.
Кардинал упал в сильные, ждущие руки Палача. Рыдая от облегчения, он радостно ощутил на горле прикосновение длинного серебряного клинка.
В комнату вошел Кристобаль, волоча за собой игрушку – потрепанную собачку на колесиках, которая играла на ксилофоне. Мальчик бросил веревку, склонился над лежащим кардиналом и сказал ему в самое ухо:
– Ав!
Кардинал Гусман пошевелился, жалобно застонал и попытался встать. Нить клейкой слюны будто приковала его к полу, он все отирал ее рукавом сутаны.
– Ты заболел, – деловито сказал Кристобаль. – Маму позвать?
Кардинал взглянул на маленького сына: на простодушном личике Кристобаля нарисовалась тревога.
– Ты почему кричал? – прибавил он.
– Мне приснился страшный сон, Кристобаль, – ответил кардинал, садясь и вытирая глаза. – Такого ужаса я еще не видел.
– Но ты же не спал, ты ведь не в кровати. Ау меня самый страшный сон – будто мама оставила меня на базаре, и я потерялся.
– Бедняжка. – Его преосвященство погладил мальчика по тугим кудряшкам. – У меня был сон наяву, потому что я не совсем здоров.
– Ты поэтому тут все разбросал, папа? – Мальчик обвел рукой сломанную мебель, разбросанные пачки бумаг, валявшийся проигрыватель с откинутой крышкой.
– Обещай, что не скажешь маме. Мне попадет, если она увидит, какой тут беспорядок. Почему ты назвал меня папой?
Кристобаль улыбнулся, явно гордясь собственной смышленостью:
– Потому что мне можно звать тебя «отче», а это то же самое, что «папа», разве нет?
Кардинал ощутил во рту едкий привкус желчи и машинально открыл окно. Глубоко вдохнул, но тут же, тряся головой, отпрянул, окутанный ядовитым зловонием с реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130