В джунглях я научился быть пахе, на языке аймара – это ятири, колдун. А хочешь знать, как обучаются волшебству? Генерал кивает и говорит: «Ладно, Аурелио, но – и я отвечаю: «Никаких, волшебство – дело серьезное».
Все произошло потому, что я спас от смерти младшего вождя по имени Дьянари, а потом пахе племени спас жизнь мне, когда джунгли задавили меня и я умирал. Я расскажу, чему научил меня пахе. Знаешь ли ты, что у всего есть своя песня? И все можно излечить песней, только нужно точно знать – какой, ведь каждая песня – тропа. В каждом звере есть песня, и чтобы научиться ей, нужно стать зверем, это ж ясно. Так вот, чтобы научиться песням, берешь айауаски, она ужасно горькая, или шори – это лоза. А чтобы научиться песням муравьев, даешь им себя искусать, рыжие муравьи самые кусачие, а для этого прижимаешься горлом к дереву и высовываешь язык, и четыре дня нельзя ничего есть, кроме обезьян-ревунов и певчих птичек. Потом вызываешь духов трубой из хвоста броненосца; ты сразу узнаешь, если придет злой дух, он воняет хуже мертвеца. Пахе снял с меня всю одежду и нарядил в перья попугая и ожерелье из улиток, он вдохнул мне в рот дым, и я узнал, что есть тропа к каждой песне, и познал дух зверя. Знаешь ли ты, что духи лечат болезнь? Я пою над снадобьем, и дух входит в него, иногда это дитя водного духа с телом ребенка и рыбьим хвостом; можно сыграть на тетиве, зажав ее во рту: донг-донг-донг, она призывает духов, и труба из хвоста броненосца тоже, а есть еще песни для бамбуковой свистульки. Я выучился превращаться в разных зверей: становился белоснежной цаплей, чтобы научиться понимать бледнолицых, и летал над их жилищами, что холмятся до небес, и тогда сказал себе: «Я не хочу жить, словно термит». Но любимый мой зверь – орел, это мой зверь. Я летал на край неба. Знаешь ли ты, что там, на краю, только визг свиней? Я стал пахе, слышал все звуки и мог петь, и песня сказала: «Летит хищный орел», – и тогда я превратился в орла и много полезного узнал от других птиц. Знаешь ли ты, что кондору нравится радуга? Пахе сказал мне: «Теперь ты чародей, и люди станут избегать тебя и говорить, что в их несчастьях виновато твое волшебство».
Это сбылось, я ведь не справился с чихающей смертью, и вот почему я ушел, живу сам по себе и развожу собак. Я женился на Кармен, она черная, только волосы у нее были рыжие, а потом побелели, и я стал своим третьим «я», которое найдет понимание с любым народом; во мне уместилось несколько человек. Теперь я знаю, как много есть разного волшебства. Я узнал, что есть священники, которые превращают вино в кровь и хлеб в плоть не понарошку, а по-настоящему, и это великая тайна. Я знаю, что Педро владеет волшебством зверей, а Дионисио – совсем другой колдун, это мы его таким сделали, когда на обряде все святые передали ему силу в танцах и песнях.
Вот теперь я живу в джунглях с Кармен и дочерью Парланчиной, которая умерла и потом родила ребенка, так что я – дедушка духа. Парланчина следит за тропами в джунглях, стережет их и всегда ходит со своим любимым оцелотом, который спит рядом с ней; она замужем за Федерико, сыном Серхио. Федерико тоже мертвый, ему нравится караулить тропы в горах. Я говорю Парланчине: «Смотри, дочка, семейная жизнь не сладится, когда один все время в горах, а другой – в джунглях», – а она отвечает: «Но ведь ты, папасито, живешь сразу в двух местах. Что ж ты мне сказки рассказываешь?» И я смеюсь, потому что это правда. Я всем сердцем люблю Парланчину, и когда вижу ее, мне хочется плакать, такая она красивая; она вроде тебя – вечно заставляет меня сказки рассказывать, только не записывает их, а запоминает, но все равно просит рассказать еще и еще раз; одну я рассказал вчера, хочешь послушать? Ладно. Вот тебе сказка.
Как-то раз один человек пошел ловить рыбу, а поймал огромного орла и подумал: «Выкрашу его синим и красным»; так и сделал. И понес орла на вершину вулкана, чтобы сбросить в жерло как подарок богам, но орел этого совсем не хотел и сам столкнул человека вниз. Здесь и сказочке конец.
Генерал Фуэрте спрашивает: «Это старинная сказка твоего народа?» – а я отвечаю: «Нет, это мой сон»; но, может, когда-нибудь он будет старинной сказкой. Каждая история с чего-то начинается. Ну хватит уж, наверное, писать? У генерала затекла рука, он ею трясет и говорит: «Все равно чернила кончились», – а я отвечаю: «Вот почему память лучше. В ней чернила не кончаются».
47. святой Фома вспоминает
В вопросах ереси я любил ссылаться на Августина, но теперь, вчитываясь в его работы, не могу не задуматься: как же получилось, что мы – те, кто напрямую общается с Богом, страстные приверженцы благоразумия и законности, – пришли к совершенно очевидным утверждениям, практическое использование которых дает столь плачевные результаты. Ведь как легко было сформулировать возражения, ответы и отклики на возражения к диалогам Сократа; с какой легкостью мысли перетекали в перо, сообразуясь в сопоставлении с поучительной ясностью трудов Аристотеля, посланиями Евангелия, текстами святых Амброзия и Григория и даже с просвещенными сочинениями ученых атеистов. Как часто, за полночь отходя ко сну, я чувствовал, что в голове бушует вихрь из тысяч цитат, наставлений и прецедентов, а проснувшись рано утром, понимал: все улеглось, и я радостно вставал, усаживал секретарей за работу, и они лихорадочно царапали перьями, записывая то, что сообщилось мне в отдохновении! Столь велика была радость труда, что все заботы отметались, и мысль ни на миг не замирала на соблазнах плоти.
И вот теперь вокруг столько ошеломляюще живой плоти в муке и доблести, она просто затопила меня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130