Стегоман немного помолчал и сказал:
— Пожалуй. Но разве это не показалось бы странным?
— О, я думаю, она нисколько не возражала бы.
— Наверное, ты прав. — Стегоман ещё помолчал и задумчиво спросил: — А она так рассердилась только из-за того, что я не говорил ей комплиментов? Или из-за того, что я повёл себя слишком странно, слишком пугающе?
— Думаю, последнее несколько ближе к истине. Ты слишком осторожничал насчёт своего прошлого.
— «Осторожничал»! — фыркнул Стегоман. — А она мне о своём прошлом хоть слово сказала?
— Нет, не сказала, но покуда она будет пребывать в неведении относительно твоей жизни, она не доверит тебе своих тайн.
— Ну, я-то ей кое-что все-таки сказал, — обиженно проговорил дракон.
— Верно, сказал, но только ради того, чтобы втолковать ей, почему ей надо держаться от тебя подальше. Так разве стоит её винить за то, что она послушается твоих настоятельных рекомендаций?
— Ни в чем я её не виню, — буркнул Стегоман. — Ни за то, что она появилась, ни за то, что улетела.
Конечно же, на самом деле это означало, что он винит Диметролас и в том, и в другом: ведь если она только тем и занималась, что причиняла ему боль, вызывала тоску и горечь, осыпала оскорблениями, а потом улетала — зачем ей было тогда вообще появляться?
И все же, на взгляд Мэта, отношения у драконов потеплели и могли бы стать ещё лучше — если бы, конечно, Диметролас вернулась.
Он признавался себе в том, что иметь под рукой Стегомана было очень удобно. Возлюбленная дракониха, уютное семейное гнёздышко наверняка положили бы конец их дружбе. И все же Мэту очень хотелось, чтобы его старый товарищ когда-нибудь обрёл верную подругу. Он бы только радовался, если бы все так случилось. Но при таком развитии романа… Мэт диву давался, каким образом драконьему роду удалось так долго жить на свете. Хотя… Быть может, все было не так уж безнадёжно, как казалось ему, человеку. Драконы, если на то пошло, существа от природы колючие…
Птица сидикус наконец вылетела из леса и запорхала над широкой равниной, раскинувшейся во все стороны до самого горизонта. Балкис смотрела по сторонам, но кругом видела только высокую, по колено, траву. Лишь впереди, посреди небольшой рощи, темнел высокий валун, позолоченный лучами заходящего солнца.
Птица подлетела к девушке и, сердито размахивая крыльями, вопросила:
— Ну, что ты теперь-то медлишь, когда помощь так близко? Давай-ка поторопи свою свинью и сама поспеши!
Балкис уже была готова огрызнуться, но птица уже улетела далеко вперёд и села на камень.
Балкис пошла быстрее. Она просто с ума сходила от страха за Антония. Единорог без труда поспевал за нею. Она осторожно прикоснулась к шее юноши, ощутила сердцебиение и немного успокоилась, но ей все же было немного не по себе: ведь то, что единорог её слушался и не уходил, означало, что и она, и Антоний девственны. «Ну и что? — мысленно ругала себя Балкис. — Пусть так, но ведь от девственности ещё никто не умирал!»
Они подошли к камню. Он оказался размером с овальный обеденный стол. Поверхность камня имела впадину — ямку глубиной дюйма в четыре, и из-за этого он напоминал удлинённую раковину мидии. В ямке скопилась чистая вода.
— Ну вот, — возгласила птица сидикус, — теперь слушай внимательно. Этот камень обладает необычайной целительной силой. Он способен излечить христианина или того, кто намеревается им стать, от любых недугов — и даже от ран, нанесённых когтями льва.
Балкис уставилась на ямку с водой и проговорила, пытаясь скрыть недоверие:
— Почему же этот камень исцеляет только христиан и тех, кто желал бы окреститься?
— Тр-р-р! — сердито проскрежетала птица сидикус. — У тебя мозги есть или нет, девчонка? Мы где находимся, а? Мы находимся в царстве пресвитера Иоанна, самого что ни на есть христианского царя из всех владык Азии! Кого ещё должен исцелять этот камень, спрашивается, — уж не языческих ли шаманов, племена которых угрожают Иоанну?
Птица запрокинула головку и залилась песней.
Пение оказалось на редкость приятным, и это поразило Балкис: ведь до сих пор птица разговаривала противным, скрипучим голоском. Что ещё более удивительно — то была мелодия псалма!
Птица умолкла и, не мигая, воззрилась на Балкис:
— Что, удивилась небось? Ну так вот, умница-разумница, знай, что я не только умею разговаривать по-человечьи, но могу воспроизводить любые звуки и даже пение соловья и жаворонка! Ну а если это для меня — сущая ерунда, то почему же мне должен быть не по зубам такой пустяк, как один из ваших псалмов?
Видимо, пение сидикуса прозвучало призывом, потому что из рощи вышли двое стариков, и только теперь Балкис разглядела за деревьями дом, стены которого были облеплены корой, а крыша покрыта листьями, из-за чего дом был почти незаметен на фоне растений. Балкис почему-то подумала о том, что деревья, из которых был выстроен дом, быть может, ещё живые, и дом получился таким, каким был, по прихоти природы, благосклонной к отшельникам.
Судя по всему, старики и вправду были людьми верующими. Макушки у них то ли облысели от старости, то ли были выбриты, а коричневые балахоны были подпоясаны конопляными верёвочками. В руках оба сжимали длинные посохи с рукоятками в виде креста. Подойдя поближе, старики склонили головы и улыбнулись в длинные седые бороды. Один из них, выглядевший чуть старше, проговорил:
— Добрый вечер тебе, девушка. Твой спутник болен?
— Не болен, добрый господин, но ранен, — ответила Балкис и обратила внимание на то, что единорог совсем не боится стариков, из чего она сделала определённые выводы. Как ни странно, из-за этого и она почувствовала себя смелее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141