Но, может быть, и время мне помогло, Ц ведь
справедлив же закон диалектики о переходе количества в качество Ц сотн
и картин и портретов, которые я написал, которые ругали мои завистливые с
обратья, но хвалила пресса, о которых выходили монографии, сотни этих раб
от как бы отчуждали от меня мое имя, сделали его плавающим в эфире, самосто
ятельным, и мне надо было дотянуться до собственного имени, жить, ходить и
двигаться, как повелевало оно.
Но я не распространял тайну стола, я молчал, и в тяжелые минуты стол давал
мне импульс. И разве можно было выдать эту тайну, сказать кому-нибудь, что
за этим столом, по преданию, какой-то царь, какой-то российский император,
находясь в гостях в графском дворце, то ли подписал манифест об освобожд
ении крестьян, то ли читал проект этого манифеста, то ли подписал что-то д
ругое. Но сидел, но читал, но подписывал! А здесь, конечно, не пиетет перед ел
очной мишурой монархии, а то совпадение судьбы, которое дает силы челове
ку: ведь за столом решались реальные, имеющие долговременное действие пр
облемы, так, может быть, и мне, наперекор всему, судьба подарит возможность
оставить свое имя в будущем, сохранит мои картины. Хоть как-нибудь, боком
припишет меня к истории. И потому, когда мне трудно, когда события подпира
ют, когда трещит семья моя и дом, я опираюсь руками о синее сукно и подмарг
иваю хозяину-графу. Спокойнее, спокойнее, Семираев. А разве ты так мало уж
е достиг?
…Без одной минуты девять. Как отъезжающий в поезде, я неотрывно гляжу на с
трелки часов. Сейчас они в последний раз дрогнут: часовая окончательно у
твердится на цифре "девять", а минутная захватит "двенадцать". Настает секу
нда моего морального торжества. Минутного торжества, но мне достаточно и
его. Я нажимаю кнопку селектора, и где-то в глубине дворцового здания нач
инает выть зуммер вызова, и потом, как всегда, раздается голос старшего хр
анителя Юлии Борисовны:
Ц Юрий Алексеевич, я вас слушаю.
Ц Доброе утро, Юлия Борисовна.
Одна задача уже выполнена: директор на месте, директор бдит, директор неу
томим, для него не существует перемен погоды, тяжелых зимних рассветов, с
амочувствия, семейных обстоятельств Ц директор в кабинете, по его утрен
нему звонку можно проверять часы. Такая легенда живет в музее. Я поддержи
ваю ее, лелею и развиваю. Иногда вечерами, когда цепочкой через зимний пар
к в седьмом часу служащие торопятся на автобус или к вечерней электричке
, которая через десять минут подвезет их к привокзальному метро, они част
о могут наблюдать, как в трех полукруглых окнах первого этажа полыхает с
вет. Оставаясь в здании один, я не закрываю тяжелых занавесей на окнах. Рас
ходясь домой, служащие видят: директор, склонившись над столом, подписыв
ает бумаги.
Зато день мой. Правда, и днем, вернее, утром, советуясь с хранителем, заведу
ющим музейными отделами, хозяйственниками, я как бы между прочим, как бы п
роговариваясь, иногда планирую про себя: "В половине двенадцатого надо б
ыть в министерстве, потом поеду на закупочную комиссию, в четыре свидани
е с приезжим коллекционером, который хочет предложить музею что-то неож
иданное, в половине шестого я вернусь Ц ах, какой плотный день, думают мои
сотрудники! Ц минут двадцать буду подписывать банковские поручения гл
авбуху, он к тому времени приготовит документы, потому что послезавтра з
арплата, а часиков с половины седьмого до восьми мы могли бы с вами хорошо
и душевно посидеть, а?" И тут же, как будто только вспомнив, что у всех семьи,
магазины, свои заботы, опять как бы про себя говорю: "Ах, нет. Вам надо идти д
омой, кормить домашних, а у меня? У меня старческая бессоница и единственн
ая в жизни любовь и игрушка Ц музей. Нет, нет, в шесть чтобы вас в здании не
было (зачем музею другой подвижник, кроме директора?). Все договорим и реши
м с вами послезавтра. Что там у меня за заботы послезавтра?" Я листаю насто
льный календарь и вроде про себя шепчу: "Утром академия… Вот и времечко на
м для душевного разговора: половина первого. Устроит?" Какие преданные зр
ители в моем театре одного актера! Какие благодарные сердца! Какие взгля
ды я получаю в ответ! "Ну, конечно, устроит, Юрий Алексеевич. А я к этому врем
ени просмотрю весь материал". И решишь, как надо поступить, миленькая, Ц в
музее у нас работают в основном женщины, Ц и решишь хорошо, правильно. Я в
едь, хочется мне признаться в ответ на восторженный взгляд, вообще думаю:
зачем я вам нужен? Вы так прекрасно, деловито, талантливо, заинтересованн
о справляетесь сами. Любите, творите. А я буду днем писать свои портреты, д
умать над своими картинами. Я не могу забыть о себе. Ах, какая жажда бессме
ртия, восхищения, славы неистребимо сидит во мне! Надо только чаще смотре
ть на себя в зеркало: не прорывается ли она во взглядах, в жестах, в руках!
Ц Доброе утро, Юрий Алексеевич, Ц слышится через селектор грустное кон
тральто главного хранителя.
Ц Если вас не затруднит, Юлия Борисовна, Ц веду я свою партию осторожно
и точно, потому что с женщиной, говорящей на шести языках и переписывающе
йся со всеми крупнейшими западными художниками, только так и можно, ибо в
характере у нее не может угнездиться ни подозрительность, ни ненависть,
ни мстительность Ц пустой характер! Ц а лишь фанатический интерес к ис
кусству и той особи животного мира, которая называется "человек", Ц если
вам, Юлия Борисовна, нетрудно, попросите ко мне Ростислава Николаевича.
Ц Он, кажется, спустился в мастерскую, Ц отвечает Юлия Борисовна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45