в старом прагматике проснулась совесть. Я повел разговор из
далека. Я еще раз сказал, как меня радует и трогает доверие начальства, дов
ерие его, Ивана, честь, которая мне оказана. Но эту честь, продолжал я, мне пр
инять невозможно именно вследствие той высокой ответственности, котор
ую на меня накладывает тема новой работы.
Ц Что ты хочешь? Ц перебил меня Иван.
Но по плану разговора к сути переходить было рановато. Мы недаром в молод
ости столько выпили вместе коньяку у меня в мастерской. Достаточно я наг
ляделся на молодого Ивана, нынче примерного семьянина, а раньше большого
ходока по женской части. Я знал его даже слишком хорошо. Грубовато-свойск
ий вопрос меня не смутил. Я пел прежнюю песню в совестливо-бичующей манер
е. Мне, дескать, неловко, я не уверен в своих силах, есть знаменитые старые м
астера, подросла талантливая молодежь.
Но и Иван меня знал.
Ц Чего ты хочешь? Ц снова перебил Иван.
О брат мой, о тоскующий важный брат, подумал я, недогадлив ты. Но свой стыдл
ивый курс не сменил. Я только прибавил запинающейся жалости в голосе. Я жд
ал раздражения у своего друга. Друг другом, а начальнику положено раздра
жаться. Раздраженный начальник податливее. Ему тоже надо проимитироват
ь свою заинтересованность. Когда тебя, милый друг, понесет, когда начнешь
кричать? Ну, слава богу, дождался. И уже в третий раз Иван заорал:
Ц Не мямли. Тебе не семнадцать лет. Чего ты хочешь?
Совесть у меня заговорила открытым текстом. Другу можно было говорить вс
е прямо, по-солдатски. Чего нам там сообщила дочка, выдающаяся специалист
ка по этике?
Ц Я хочу, Ц в той же тональности заорал в трубку и я, Ц чтобы мне не смотр
ели презрительно в спину. Я не выхватываю ни у кого изо рта кусок. Я не хочу
подводить и тебя, Иван, чтобы не кивали на нашу дружбу еще с института. Я хо
чу заработать право писать "Реалистов" на конкурсе. Ты понял это, наконец,
административный дуб?
Не пересолил? Нет, вроде с гневом не пересолил. Но на другом конце провода
молчание. Думает. Я представил себе каменное лицо Ивана, морщины, облизыв
ающие его лоб, тяжелую волосатую руку, которой он держит трубку. Думай! Я в
едь заранее знаю, что ты скажешь, что отвечу я и как ты поступишь. Наконец И
вана прорезало.
Ц Ты серьезно этого хочешь? Ц в голосе Ивана участие. Дескать, не захвор
ал ли ты, старина?
В последний раз можно поддать крик, но потом надо переходить на мягкие, ис
кательные интонации. Нельзя зарываться в разговоре с администрацией. Де
бют не следует затягивать, может не хватить времени в эндшпиле. И я ору во
всю силу самоспровоцированного гнева:
Ц Хо-чу!!
Пауза.
Ц Открытый конкурс?
И тут я мягчаю. В конце концов мы же оба начальники, все понимаем.
Ц Ну, Ваня, Ц почти мурлыкаю я, Ц зачем же твоему управлению создавать с
ложности и конфликтные ситуации. Мы взрослые люди. Молодежь, конечно, поп
етушится, подерзает, но разве им это под силу?
Объективность! В голосе объективность и уверенность в каждом слове. Все
должно быть, как сказал классик, высшей свежести. Я продолжаю:
Ц У нас, если говорить по существу, десяток сильных монументалистов.
Ц Десятка нет, Ц говорит Иван, и я знаю, что он говорит правду, Ц нет деся
тка, работающих на европейском уровне. На таком уровне работают, включая
тебя, пять человек.
В голосе Ивана уже слышится улыбка. Я ведь понимаю, что мое предложение об
легчает его положение: эдакий демократ, даже для друга не сделал поблажк
и, включил в общий список.
Ц Хорошо. Пять так пять, Ц говорю я. Ц Вот и давай вызови всех пятерых, и в
открытую в твоем кабинете потолкуем. Если все согласятся, сделаем между
этой пятеркой заказной конкурс. Хорошо?
Иван бубнит что-то ласково-довольное. Мы отбираем фамилии и договаривае
мся, что Иван через неделю соберет всех участников конкурса. Неделя у мен
я есть. Неделя на этически-психологические маневры Юлии Борисовны. Креп
остей мы без боя не сдаем.
Юлию Борисовну я встретил по заранее подготовленной программе. Сухо, как
всегда, сдержанно. Разговор только о музее, о новой экспозиции, о выставка
х. Все как обычно. Беседа строилась в такой манере, что какие-то личные мот
ивы исключались, не вписывались в ее общий канцелярско-бюрократический
строй. Я ведь и раньше никогда не делился с нею сокровенным. Душевное само
раскрытие п о л у ч и л о с ь как бы ненароком.
Правда, помогло, что предыдущую ночь я почти не спал. Вид к утру, как и намеч
алось, стал подходящий. Удрученный, сломленный человек. Но ведь просто де
лать вид Ц это удел молокососов и гордецов. С вечера я долго говорил с Сус
анной, а когда она заснула, я поднялся к себе в мастерскую и работал над эс
кизом. Работа никакая не пропадает, а заодно получился и подходящий внеш
ний вид. В критические моменты можно немножко и поступиться здоровьем, х
отя в принципе я решил, что сразу же после "сцены с Юлией Борисовной" для по
ддержания жизненного тонуса часок надобно поспать, компенсировать ноч
ные усилия.
Итак, мы крутились вокруг наших производственных дел. Речь моя была корр
ектной, грамотной, но несколько комковатой. Я сознательно пробуксовывал
на одних и тех же проблемах, отчетливо демонстрируя, что поглощен чем-то б
олее для себя важным, с налетом трагизма, но долг заставляет меня даже в эт
и минуты говорить о музее. И тут Юлия Борисовна с сорочьим сочувствием сп
росила:
Ц Юрий Алексеевич, вы, может быть, нездоровы?
Я уже пятнадцать минут ждал этой реплики, как оперный певец ждет нужного
такта и взмаха дирижерской палочки, чтобы вступить со своей каватиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45