И работал я там как на барщине. Каждый год я
не по десять акварелек привозил, а по три-четыре настоящих портрета. Тепе
рь вам, Слава и Маша, что-нибудь стало ясно?
Чтобы стало совсем, как в букваре, ясно, про себя поправлюсь: не по три-четы
ре я привозил портрета, а по пять-шесть. Я здесь тоже руку набил. Дядя Ваня,
он один. Он известен только в своей деревне. И если я сделаю его красивее, д
обрее, мужественнее, трудолюбивее, разве кто-нибудь меня укорит? Он ведь т
оже для меня только импульс. Только повод для фантазии. Но импульс этот я ф
иксирую в своем воображении полностью, мне для этого усилителей в своем
мозгу строить не надо. Не для истории пишу, для жаждущей опрощения интелл
игентной публики. Чуть картиннее разворот плеч, молодцеватая цигарка, за
жатая в черной ладони, красная рубаха, которой у дяди Вани отродясь не был
о, но я не поленился и в институтской реквизиторской ее прихватил. И на пол
отне уже не конкретный дядя Ваня, а справный мужик, вольготно и весело жив
ущий в своем краю. Живущий здоровой и прочной жизнью, той жизнью, о которой
интеллигент, роняя сопли, мечтает. Время подошло такое, что соболезноват
ь соломенным крышам и умиляться иконописным лицам никто не хочет. Я улов
ил дух оптимизма, настрой, с которым на деревню смотрела интеллигенция. Х
отите Ц смотрите. А если мой профессор, истинный, кондовый, бесполетный р
еалист, кривится Ц это факт его личной биографии. И чтобы не кривился зас
луженный профессор, чтобы излишне его не волновать, я ему все портреты не
показывал. Три-четыре Ц итог, так сказать, летней практики. Попроще портр
еты, понадежнее, рубахи на них не такие яркие. А остальные мои красавицы ст
ояли в подрамниках стопочкой у изголовья моей кровати и ждали своего час
а.
К пятому курсу я понял: к составу пора прицеплять паровоз. Иван в это время
уже был в профкоме. Он твердо верил в меня, в мой удар, в мой характер. Я знал,
Иван поддержит, но толчок должен был идти извне. Иван подхватит, раструби
т, не даст всем забыть.
Если бы милая моя дочь и будущий зять знали, сколько бессонных ночей пров
ел я в размышлениях! Но мне уже было ведомо: если смолоду, рывком, не станеш
ь знаменитым, будешь потом выгребать всю жизнь, и неизвестно, выгребешь л
и к берегу. А когда под старость выгребешь, то весь изработаешься и дальше
сил не будет. Но кто же должен был вывести меня к славе? Кто? Кто? Кто станет
этим добрым и бескорыстным меценатом? Так я размышлял, лежа без сна на сво
ем студенческом матрасике, пока однажды в бессонницу не надел радионауш
ники. И тут осенило. В наушниках раздалось: "Передаем концерт солистов мос
ковской оперетты". Вопрос был решен. Дальше дело техники. Женщины, артистк
и, красавицы! Вот хмель, который сбродит мое сусло.
Времени я уже не терял. Стал копаться в прессе, в программках, в афишах, зна
комиться с театралами. Надо было выбрать не только красивую, знаменитую,
но и влиятельную. Или саму по себе задорную и занозистую, чтобы входила к н
ачальству, хлопая дверью, или такую, у которой со связями муж.
Выбрал троих: звезду оперетты, знаменитую, хотя и не из самых, балерину и с
тареющую, еще работала со Станиславским, драматическую актрису. Никаких
сеансов мне от них было не надо. По фотографиям на обложках журналов я их у
же давно написал, все детали будущей композиции тщательно отштудировал
в альбоме. Мне необходим был только факт знакомства. Я уже знал, что балери
на будет изображена в виде сильфиды с крылышками за спиной, опереточная
дива в скромной кофточке за роялем: эдакая труженица в очках склонилась
над нотами, и тут кто-то ее окликает, и она поворачивает свою милую головк
у (опереточная из всех была самая умная и должна была понять эту "нелестну
ю композицию"), а драматическая актриса была изображена стоя, в простом ко
нцертном платье, чуть подсвеченном снизу рампой. Скромно, величественно
, но с крошечным намеком на серовский портрет Ермоловой. Так сказать, с под
текстом.
У меня в записной книжке был составлен график спектаклей, концертов, реп
етиций всех троих. Встретив у подъезда театра одну и сверкнув на нее глаз
ами художника и обожателя, я бежал к подъезду другого театра. Я обсыпал ша
пку и плечи снегом, дескать, на холодной метели стою часами. Вынимал из-за
пазухи Ц скромно, по-студенчески! Ц один нарцисс или тюльпанчик. Предан
ность и терпение Ц через это женщины перешагнуть не могут. Постепенно я
познакомился с ними. Вернее, познакомил с собой одну за другой недели чер
ез три настойчивых хождений. И сразу начались отказы: нет времени. Но я все
же ходил к театру, к подъезду, канючил, получал отказы, потом согласие. И уд
ивлял во время первого же сеанса. На загрунтованном полотне я почти одни
м росчерком угля наносил рисунок. Я-то знал, я переношу готовый и отработа
нный. Они ахали, понимали, что встретили гения, и тут же сидели и мурлыкали,
как кошечки. Сидели столько, сколько я хотел. У всех трех портретов неизме
нным было одно Ц женщины изображены на них на десять лет моложе. И другое
: все они получились значительнее, чем были в жизни. Такие портреты не могу
т долго лежать в запаснике.
Правда, всем троим я Ц крестьянский, работающий под этуаль сын Ц показа
л коллекцию деревенских этюдов. Показал, так сказать, сокровенное. И дамы
начали действовать. Начали приводить ко мне знакомых журналистов. Я разр
аботал ритуал и тут. В общежитии во что бы то ни стало поил своих высокопос
тавленных гостей чаем из закопченного чайника, ставил домашнее варенье
и резал деревенское сало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45