– Вольно, – рыкнул я. Гардемарин был никак не виноват в безобразном поведении кадета-капрала. Ступая на дорожку, я неимоверным усилием придал своему голосу как можно больше мягкости. – Телесное наказание? – К гардемаринам и кадетам принято было относиться как к джентльменам весьма юным, и они подвергались наказаниям наравне с простыми матросами.
– Никак нет, сэр.
– Что же тогда?
– Всего лишь… – Он сделал глотательное движение. – Вчера я помогал Сантини надевать скафандр. У нее всегда возникали проблемы с застежками. Всегда…
– Вы… были друзьями? – Такие панибратские отношения в Академии не поощрялись, однако я вспомнил одного гардемарина, благодаря которому мне – кадету – служилось легче.
Ансельм подавленно кивнул.
– Что мы делаем, сэр? – В его голосе слышалась мольба.
– Исполняем наши обязанности. Это единственный ответ, который мне известен. – Но я не ограничился словами. Мои руки протянулись вперед помимо моей воли. – Подойди сюда, мальчик. – И я осторожно прижал его рыжую голову к своей груди.
– Это не так… если бы мы…
– Понимаю.
– Она так старалась!
– Они все старались.
Через какое-то время парнишка высвободился, ковырнул носком ботинка землю.
– Она играла моими волосами.
– Весьма смело для кадета. – Мы зашагали вперед.
– Она знала, что ей не о чем беспокоиться. – Он шмыгнул носом. – Видеть ее лежащей там…
– Могу себе это представить.
– Кровь у уголков рта. – Он поежился. – Ну, почему, сэр? Почему ей довелось найти такой конец?
– Не знаю, сынок.
Голос Ансельма был таким тихим, что я его едва слышал.
– Мне так тоскливо без нее.
Мы подошли к дому начальника Академии.
– Сэр? – отдал он честь. – Вертолетная площадка – там. – Дорожка уходила влево.
– Знаю. – И я пошел прямо.
– Куда вы идете?
– Исполнять мои обязанности.
Когда мы приблизились к кованым воротам, я пригладил волосы и поправил галстук.
Впереди хищной стаей стояли репортеры, направляя объективы своих камер через решетчатую ограду. Мое лицо сделалось непроницаемой каменной маской.
– Приземлились, сэр.
Я вздрогнул и глянул через мутное окошко вертолета. Мы сели на бетонную пыльную площадку в моей вашингтонской резиденции.
Вдали за забором колыхались в жарком, влажном июльском воздухе красные клены. Резиденция располагалась неподалеку от старого Вашингтона, за рекой – словно гнездышко, спрятавшееся посреди холмов Вирджинии от наступающей отовсюду урбанизации. Дом был выстроен в стиле поместий южан перед Гражданской войной. Деньги на этот подарок мне собирали по подписке, когда заканчивалось мое первое хождение во власть.
В доме было семь спален и полно веранд и террас. На участке также располагалось много беседок, увитых плющом флигелей и небольшой коттедж. Все это ограждали высокие каменные стены.
Я как мог отбрыкивался от незаконного подношения, но в конце концов победил здравый смысл Арлины. Дом требовался прежде всего нашему маленькому Филипу: Фити должен был где-то жить, а сбережений у меня оказалось – кот наплакал.
– Ты это заслужил, – убеждала меня Арлина, и в итоге мне пришлось пойти на попятную.
Торчать в Ротонде в Нью-Йорке становилось тошнее день ото дня, и я старался бывать там как можно реже. Конечно, на сессиях Генеральной Ассамблеи надо было присутствовать. Возникали и другие ситуации: например, мое правительство нуждалось в защите от нападок разных выскочек из Земельной партии. Приходилось осаждать и так называемых независимых парламентариев, которые из кожи вон лезли, чтобы устроить какие-то свои делишки. Дай волю всем этим ребятам – и они в два счета проголосуют за вотум недоверия и свалят любое правительство.
Но когда мое присутствие в Нью-Йорке не являлось крайней необходимостью, я работал дома и принимал делегации и всевозможных представителей в своей комфортабельной берлоге. Может, кому-то это было и не по нраву. Но ежели я людям не нравлюсь – пусть выберут другого.
Система выборов у нас получилась сложной донельзя. Члены Ассамблеи выдвигались от регионов, соответственно странам и народам. Они занимали свои кресла 4 года – если правительству не выносился вотум недоверия, если не менялось законодательство или Генеральный секретарь не распускал Сенат и Ассамблею и не назначал новые выборы. С другой стороны, Сенат не мог отправить в отставку правительство, вынеся ему вотум недоверия, но мог бесконечно тянуть волынку с новыми законами. Сенаторов выбирали на шесть лет, и они были настолько независимы, что это противоречило здравому смыслу.
Я протер глаза. Несмотря на все мои привилегии и причитавшиеся мне удобства, межконтинентальное путешествие было утомительным. Во время двухчасового суборбитального перелета из Лондона я немного подремал, но мое стареющее тело все еще требовало отдыха. С легкой тоской я вспомнил тесную униформу, в которую когда-то облачился, получив звание гардемарина, а потом и капитана. Тогда небольшой недосып только бодрил меня – или мне так казалось. Я зевнул:
– Где Арлина?
Марк Тилниц что-то зашептал в свои ларингофоны и закивал головой в знак ответа:
– Наводит порядок после визита голландцев.
Это означало, что она руководит прислугой. Меня бы удар хватил, если б я увидел, как она собственными руками моет стаканы. Мы с ней по горло насытились устройством быта в молодые годы. И все же мы здесь жили и должны были иметь что-то, кроме помещений для официальных встреч и приемов. С готовкой и уходом за садом нам помогали, однако в собственный кабинет я не пускал никого, кроме моего гардемарина. А со своими помощниками из ООН общался посредством мобильника, е-мэйла и факса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165