– Да нет, просто сейчас все так делается. Но это не по-английски.– Откуда нам знать, папа, что по-английски, а что – нет.Генерал наморщил обветренный лоб, и по его изборождённому лицу поползла улыбка. Он указал на свинарник:– Вот это по-английски. В конце концов мы всегда делаем то, что нужно, хотя и в последнюю минуту.– Ты это одобряешь?– Нет. Но ещё меньше я одобряю истерику, как лекарство от всех болезней. Разве стране впервые оставаться без денег? Эдуард III был должен чуть ли не всей Европе. Стюарты не вылезали из банкротства. А после Наполеона мы пережили такие годы, с которыми нынешний кризис даже не идёт в сравнение. Но эти неприятности не подавались вам ежедневно к завтраку.– Значит, неведение – благо?– Не знаю. Мне просто противна та смесь истерики с блефом, которая составляет теперь нашу жизнь.– И ты согласился бы упразднить голос, возвещающий райское блаженство?– То есть радио? "Отживает порядок ветхий и другим сменяется, а господь творит свою волю путями многими, чтобы не прельстился мир никаким новшеством единым", – процитировал генерал. – Я помню, как старик Батлер в Хэрроу сказал на этот текст одну из лучших своих проповедей. Я – не рутинёр, Динни; по крайней мере, надеюсь на это. Я только думаю, что люди стали слишком много говорить. Так много, что уже ничего не чувствуют.– А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет догмой и фланелевой фуфайкой.– В наше время фланель уже не носили, – возразил генерал.– Тебе, конечно, виднее, дорогой.– Моё поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но всё это кончилось ещё до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним днём и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли.– Глубокое замечание, папа.– Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах.– "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала война?" – как спрашивают репортёры во всех интервью.– Война? Во-первых, её влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, моё поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим – перебито или раздавлено…– Женщины остались.– Да, они побунтовали, но не всерьёз. А для твоего поколения война только слово.– Благодарю, папа, – прервала Динни отца. – Все это очень поучительно, но сейчас опять пойдёт крупа. Фош, за мной!Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего. Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу."Подчинённые, наверно, любили его, – решила она. – Он, конечно, старый ворчун, но хороший человек". XXVIII Если искусство медлительно, то правосудие ещё медлительнее. Слова "Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание судьи мистера Ковелла было всё ещё поглощено бесконечными неопротестованными исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть на зал заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской ложей, где придётся сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька для защиты от дождя.– Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, – предупредил Дорнфорд, когда она выходила, – вашего лица будет почти не видно. Но говорите громко, чтобы судье всё было слышно. Он злится, когда не слышит.На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку дляДинни. "Бэртон-клуб, I3/IV-32.Дорогая Динни,Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.Искренне ваш Джералд Корвен".
Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флёр.– Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.– На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома.– Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.– У Ромы, – решила Динни. – Оттуда мы куда-нибудь пройдём.Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось её видеть.Следующий день был тёплый – настоящий оазис в этом хмуром апреле.Подходя к статуе Ромы, девушка ещё издали заметила Корвен а, который стоял у решётки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя её зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок.Он не протянул руки.– Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдёмся и поговорим на ходу.Он направились к Серпентайну.– Что касается известного дела, – неожиданно начал Корвен, – то я вовсе не жажду его выиграть.– Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.– По моим данным – соответствует.– В части предпосылок – может быть; в части выводов – нет.– Вернётся ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90