В вернувшейся тишине, нарушаемой лишь мычанием пеленаемого купца, ритмично разносились недвусмысленные женские всхлипы. В такт с ними крохотная палатка раскачивалась всеми стенками. Повстанцы переглянулись чуть смущенно.
– Ну… что ж тут поделаешь? – развел руками Шурга. – Не совсем это по нашим обычаям, да… не пропадать же добру, в конце-то концов? Если есть охотливые, нагружайте бабу, только быстро. Вдоволь мы задержались, нашумели, натоптали, уходить пора.
Два человека неуверенно двинулись к замершей палатке, после серьезных колебаний – третий. Шурга, покосившись на Шагалана, вздохнул:
– М-да, неладно получилось. Однако и ты, парень, пойми, истомились мужики-то, а когда до женского еще дорвутся – неизвестно. С твоей помощью ведь откормились. А насчет бабы не тревожься: увечить никто не намерен, а полдюжины… Видал я ее мельком, крепкая бабенка, не девочка, чаю… И срам у сучек вынослив, даже натешить вволю не успеет… Стерпит. Сам-то поучаствовать не желаешь?
Юноша скривился:
– Нет, благодарствую. Предпочитаю таким заниматься с обоюдного согласия.
– Оно конечно, – кивнул ватажник. – Оно-то и спокойней и приятней, да вот как нынче повернулось… Ну не бить же своих из-за какой-то визгливой потаскушки?
Приблизился Сегеш, за ним – Торен, тащивший за шиворот упирающегося мальчишку. Выглядел атаман сумрачно и раздосадованно.
– Проследи здесь, – буркнул он Шурге, не поднимая глаз. – Едва эти кобели наиграются, собирай и выводи к тракту. Времени в обрез, идти надо. Мы там пока лошадей подготовим.
– Я с вами, сир. – Шагалан наконец спрятал за спиной лук.
Когда шли мимо злосчастной палатки, оттуда как раз выскочил любитель наслаждений. Глаза бегают, лицо взмокшее, но довольное, точно у нашкодившего со сметаной кота. Заметив атамана, повстанец понурился и поспешил в темноту, на ходу поправляя одежду. Откинувшийся полог проглотил очередного алчущего. На мгновение Шагалану показалось, будто он разобрал в сумраке лежащее навзничь изломанное белое тело. Рядом отчаянно брыкался Йерс, тщась столкнуть с глаз широкую ладонь отшельника.
– Да пусти ты, святоша! – пищал он. – Что я, баб голых не видел, что ли? В Галаге девки прямо в подворотне за сребреник раскорячиваются, насмотрелся.
– Прошлые грехи мне неподвластны, отрок, – супился Торен, – а от новых по мере сил тебя огражу. Нечего раньше времени в душу бессмертную грязь впускать.
Углубившись в перелесок, Шагалан очутился бок о бок с хмурым Сегешем. Спросил словно бы в сторону:
– И часто у вас случаются подобные… неожиданности?
Старик метнул в ответ яростный взгляд:
– Иногда бывает! Это, сударь, все же вольная ватага, не монастырь! А то, что наша главная цель – освобождение страны, не делает тотчас людей безгрешными. Не хватает в Гердонезе святых для заметной армии, увы!… Чтобы накормить и вооружить бойцов, нужно треклятое золото, а добывая его, обязательно получаешь довеском кровь, насилие и всякое… Поверь, меня тоже от таких шалостей тошнит. Но… притерпелся, смирился как с меньшим, неминучим злом.
Какое-то время шли молча.
– О чем теперь нахохлился? – Атаман заговорил первым, точно безмолвие юноши жгло больнее порицания.
– Думаю. Ваши люди, сир, живут в, мягко сказать, особых условиях. Годами живут.
– Это редко.
– Все равно. Когда возродится Гердонез, под вашим началом окажется множество людей, свыкшихся с разбойным промыслом. Они могут геройски проливать кровь за свободу, однако затем… Верю, вам претит пустое насилие и нынешнее положение. А вы поручитесь, что прочие также захотят прекратить вольное житье? Или страна обретет озверелые банды?
Настал черед Сегеша надолго замолчать.
– Основная часть уйдет, – напряженно произнес он в конце концов. – Кое-кто выберет лес. Про некоторых не рискну предполагать заранее. Только что это меняет? Передо мной, брат, великая цель, вероятно последняя и главная в жизни. Отказаться от нее я не вправе. Слишком много друзей схоронил на этом пути, еще больше оставил непогребенными. Куда мне отступать? Идет война, жестокая и кровавая. Как мне печься в такой момент о чести каждой встречной бабы?
– Война все спишет? – хмыкнул Шагалан.
– Все, не все… Моему народу нужна свобода, ради нее он готов на нешуточные жертвы. Я видел, как под Брансенгертом крестьянские полки шли на верную смерть! Да, цена огромна, почти неподъемна. И потому весь Гердонез должен, так или иначе, заплатить за общую победу. Воин платит своей кровью, крестьянин – своим хлебом, купец – потерянным товаром и кошелем…
– А подвернувшаяся неудачно женщина – своей…
– Черт побери, не самая тяжелая плата! Да простит Творец… Оставь ты ее в покое, брат, ничего с ней не случится. Чистые и благородные войны только в песнях менестрелей, подлинные великие сражения выигрывают грязные, потные, голодные, завшивевшие мужики. Ты до сих пор не понял?… Сам-то как ко всему этому относишься, ревнитель морали?
Шагалан невесело усмехнулся, пожал плечами:
– Никак не отношусь. Не мое дело судить и оценивать.
Сегеш с настороженным любопытством глянул на юношу:
– Никогда не оценивать? Совсем никогда? Но ведь попадается и настоящее зверство. Что бы ты сказал, начни вдруг парни с той бабы шкуру спускать? Вмешался бы?
– Вероятно.
– То есть оценил бы их поступок?
– Вовсе не обязательно. Вы, сир, путаете оценку поступка и реакцию на него, а это не всегда одно и то же. Иногда как в зеркале: существо – отражение. Понимаете? Как эхо в горах: событие – отклик. И никакой оценки, сравнения или ранжира.
– И когда ребята взялись насильничать, – недоверчиво пожевал губами старик, – никакого… эха у тебя не возникло, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168