– Оскудела, что ли, наша страна на таланты, – язвительно проговорил Шляпников, лицо министра было суровым, скулы затвердели. – Чем хуже, тем лучше, ни хрена не пойму, убей меня Бог! Видать, идет некий сговор, непонятный нам, депутатам!Почти четыре нестерпимо долгих часа продолжался этот абсурдный спектакль. Депутаты наконец свыклись с мыслью, что история пишется там, наверху, махнули на все рукой, послушно нажимали кнопки и решали тайно кроссворды.В перерыве Шляпников подхватил под руки Галину Ивановну и Разинкова, повел к выходу из Георгиевского зала. Охрана сразу сдвинулась ближе, но старший с погонами полковника, глянув на удостоверение министра, только козырнул им.Выйдя на площадь, все трое стали вдыхать морозный воздух, словно очищая легкие от душной атмосфера кремлевских заседаний.– Айда, братцы-ленинградцы, ко мне на дачу! – повеселев, проговорил Шляпников. – Возражений нет? Тогда вперед!В машине, не стесняясь шофера, которого, кстати, он тоже перевез из Старососненска, министр не переставал возмущаться: «Подумайте только, братцы, что получается! В правительстве Рыжкова сейчас 6 академиков, 34 доктора наук, тридцать семь руководителей крупных заводов и институтов, золотые умницы, а выдвигают бездарей, тупиц. Я, наверное, выжил из ума, ни хрена не волоку. Не пойму Горбачева, Рыжкова. Неужто это им выгодно? На столь высокие посты обычно ставят людей гениальных, с чудинкой, с Божьей искрой, а тут… До меня директором на Старососненском металлургическом комбинате был человек, который полностью игнорировал служебные автомашины, приезжал на службу не на авто, не в броневике, а на вороном коне, с именной шашкой на боку. Люди к этому привыкли и не удивлялись. Он был самим собой, без прикрас – бывший славный кавалерист, лихой рубака. Как такого было не уважать, а это… ни лица, ни имиджа, как говорят, ни кожи, ни рожи, хотя… рожи у всех – о-го-го! – Шляпников безнадежно махнул рукой, задумался, глядя в окно, думая о своем, наболевшем. Лишь когда „волга“ выкатила на Окружную дорогу и влилась в сплошной поток спешащего вырваться из Москвы транспорта, министр словно проснулся, будто бы закончил прерванную мысль: – Увижу Николая Ивановича Рыжкова, обязательно спрошу, по каким нынче правилам надобно вести игру? Он же старый друг металлургов, не станет кривить душой. Думаю, ему тоже непонятно, на кой ляд вытаскивают на свет Божий никчемных людишек, не раздумывая, вручают им бразды правления великой страной…»Выкрашенные в защитный цвет, неимоверно тяжелые на вид ворота запретной дачной зоны «Завидово» открылись сами собой. «Завидово»! Сколько легенд ходило в народе об этом заповедном уголке Подмосковья. Будто бы живут тут отставные и нынешние маршалы да адмиралы, члены Политбюро, министры. Будто бы обитают в их заповедной зоне лоси, гуляющие по дачным участкам как в родном лесу.– Ну, приехали, слава Богу! – с чувством проговорил Шляпников, с трудом выбираясь из машины. – Зачем только выбирают в Верховный Совет нужных стране людей? Видал, скучают академик Амосов, профессор Федоров! Сколько бы операций они свершили! Ладно, простите мое брюзжание! Осматривайтесь, и в дом!Галина Иванова и Разинков оказались на лужайке, окруженной старыми соснами. Вдоль аллеи, ведущей к дому, стояли молодые березки. К ногам Галины Ивановны подскочила белка, задрав острую мордочку, встала на задние лапки, ожидая подачки.– Ну, Серафим Васильевич, воздух тут у вас изумительный! – Галина Ивановна в душе жалела Шляпникова. В Старососненске он был всюду первым; на любом заседании, когда генеральный директор входил в зал, все вставали как по команде, а тут… – Она с любопытством оглянулась: справа и слева виднелись ажурные металлические ограды, за которыми, сквозь густые заросли деревьев, просматривались массивные дачи, совершенно непохожие друг на друга, но все они удачно вписывались в окрестный пейзаж. Разинков тоже жадно вдыхал осенний воздух. После тревожно-непонятной атмосферы кремлевского заседания здесь дышалось легко, воздух казался густым.– Так и живем, братцы-ленинградцы, – по-стариковски проворчал Шляпников, – уголок заповедный, и я скоро буду тут грибы собирать. А что еще делать? Живой огонь вижу нынче редко, меня, старика, оттирают более молодые шаркуны. Порой вечером сяду на лужайке, костерок разожгу и любуюсь на огонь в одиночестве. Помнишь, Галя, ты рассказывала про муженька, он в молодости чудаком был, собирал людей каждый вторник к костру, где каждый исповедь вел?– Было дело! – неохотно ответила Галина Ивановна. Ей стало неудобно перед Разинковым. Давно старалась в его присутствии вообще не упоминать имени Алексея Русича.– Вы, наверное, не помните, что писал Роберт Бернс, – Шляпников, видимо, все еще находился под впечатлением кремлевского заседания: Жму руки дуракам обеими руками:Как многим, в сущности, обязаны мы им!Ведь если б не были другие дураками,То дураками быть пришлось бы нам самим. Айда, братцы-ленинградцы, чай пить!– А удобно ли это? – осторожно осведомился Разинков. Отлично помнил: супруга Шляпникова, старая большевичка, недолюбливала его прежде, называла мелкобуржуазным элементом.– Супруга в больнице, – растерянно проговорил Шляпников, – придется тебе, Галина, хозяйничать. Чай будем пить на веранде. Надеюсь, не замерзнем. Там и потолкуем. От вас хоть свежее слово услышу, а то здесь, в Москве, сижу как в гнилом болоте. – Шляпников обнял Разинкова и Галину Ивановну все еще сильными руками, повел в дом по прибитой первой изморозью траве…Поздним вечером резко зазвонил телефон. Щелочихин поднял трубку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154