Когда последний из троицы, изрыгая
проклятия и кровь, повалился на землю, Фафхрд повернулся к одинаково
одетым девочкам и обнаружил, что спас лишь одну: один из подлых минголов,
прежде чем броситься на Северянина, успел перерезать второй горло. Вот тут
Фафхрд и завладел одной из мингольских лошадей, несмотря на то, что она
кусалась и лягалась, как бешеная. Из воплей и всхлипываний оставшейся в
живых девочки Фафхрд понял, что ее родители возможно еще живы и находятся
среди защитников Клелг-Нара, поэтому он тут же вскинул ее на луку седла,
хотя она сопротивлялась изо всех сил и пыталась его укусить. Когда же она
немного угомонилась, Фафхрд пришел в возбуждение: тонкие и длинные руки и
ноги девочки были так близко, лемурьи глаза были такими огромными, и к
тому же она, перемежая речь жуткими девичьими проклятиями и совсем уж
детскими выражениями, не переставая твердила, что все мужчины без
исключения - волосатые скоты, презрительно поглядывая при этом на
роскошную растительность на груди Северянина. Однако он все же сдержал
свой любовный пыл из уважения к совсем юным летам девочки - ей с виду было
не больше двенадцати, хотя она и отличалась довольно высоким ростом, - а
также к перенесенной ею утрате. Однако когда он вернул девчонку не слишком
признательным и на удивление подозрительным родителям, то на его учтивое
обещание вернуться через годик-другой, она лишь сморщила курносый нос,
язвительно взглянула на него своими голубыми глазами и повела плечами,
отчего в голову Фафхрда закрались сомнения: а правильно ли он поступил,
когда спас ее от минголов и дал ей столь опрометчивое обещание? Но как бы
там ни было, он все же добыл себе свежую лошадь и тугой мингольский лук с
целым колчаном стрел.
В Клелг-Наре шли ожесточенные уличные бои за каждый дом, за каждое
дерево, а по ночам на востоке полукругом горели огни мингольских костров.
К своему неудовольствию, Фафхрд выяснил, что уже много недель в гавань
Клелг-Нара не заходил ни один корабль, поскольку она была наполовину
занята противником. Город минголы поджигать не стали: для тощих жителей
безлесых степей дерево было богатством, и их рабы быстро разбирали
очередной занятый дом и утаскивали или увозили на восток каждое бревнышко,
каждый кусочек прелестной резьбы.
Поэтому, несмотря на слухи о том, что мингольские отряды прорвались и
на юг, Фафхрд поскакал именно в этом направлении, предварительно укротив
свою дикую кобылу с помощью кнута и нескольких кусочков сотового меда. И
теперь из-за стлавшегося над дорогой дыма он был почти уверен, что
Сархеенмар минголы все же подпалили. Чуть позже Фафхрд понял, что город
взят: на дороге стали попадаться оборванные, пропыленные беженцы, которые,
дико озираясь, тянулись на север, заставляя Фафхрда то и дело объезжать их
по склону холма, чтобы его неистовая кобыла не растоптала их своими
железными копытами. Он попытался было расспросить кое-кого из беженцев, но
те не могли от ужаса связать и двух слов и только лепетали что-то, словно
Северянин пытался пробудить их от кошмарного сна. После нескольких
бесплодных попыток Фафхрд кивнул - он знал, как умеют пытать минголы.
Но вскоре в том же направлении проскакал в беспорядке мингольский
кавалерийский отряд. Лошади всадников лоснились от пота, а на лицах самих
конников застыла гримаса ужаса. На Фафхрда они не только не напали, но,
казалось, даже его не заметили, и если кто-то из беженцев и попал под
копыта их лошадей, то не по злому умыслу всадников, а лишь потому, что,
объятые паникой, те не замечали ничего вокруг.
Помрачневший Фафхрд продолжал скакать, продираясь сквозь гудящую
толпу и размышляя, что могло внушить такой ужас минголам и жителям
Сархеенмара.

Теперь черные крысы стали показываться в Ланкмаре даже днем: они
ничего не воровали, не кусались, не бегали, не пищали, а просто
показывались. Они выглядывали из люков и только что прогрызенных дыр,
сидели во всяческих щелях и заходили в жилища безмятежно и доверчиво,
словно кошки, причем как в будуары дам, так и в лачуги бедняков.
Там, где крыс замечали, слышался судорожный вздох, тихий взвизг,
быстрый топот ног, и в грызунов летели закопченные горшки, браслеты с
самоцветами, ножи, камни, шахматные фигуры - словом, все, что попадалось
под руку. Но зачастую крыс замечали далеко не сразу - настолько спокойно и
непринужденно они себя чувствовали.
Некоторые крысы степенно расхаживали по вымощенным плиткой или
булыжником улицам, пробираясь через лес ног и развевающихся черных тог и
напоминая карликовых собачонок; когда их обнаруживали, людская река
немедленно вскипала водоворотами. Пять тварей, словно черные бутылки с
яркими глазками, расположились на верхней полке в лавке самого богатого
ланкмарского бакалейщика и сидели там, пока люди не разобрали, что к чему,
и не принялись истерически швырять в них узловатыми пряными кореньями,
тяжелыми хруспскими орехами и даже кувшинчиками с черной икрой, после чего
крысы лениво удалились через щель, которой накануне еще не было. Еще
дюжина разместилась, стоя на задних лапах, среди черных мраморных
скульптур, украшавших стены храма Зверей; в самый разгар ритуала они с
громким писком принялись невозмутимо сновать по многочисленным нишам. Три
твари свернулись клубочком на обочине рядом со слепым попрошайкой Нафом, и
все принимали их за его грязную суму, пока некий вор не попытался ее
стянуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94