Может быть, теперь у вас будут какие-нибудь комментарии по поводу Гонки для нашего фильма?
– Я испытываю искушение прокомментировать гонку, – признался Риггз-Бауэн. – Но пока не буду делать этого.
– Как ему удается это? Что вы думаете?
– Интересный вопрос. Я бы тоже хотел это знать.
– Его яхта, должно быть, лучше, чем вы думали.
– Х-мм… – Капитан уклонился от ответа.
– Такое возможно?
– Я в полной растерянности, Стрикланд. Совершенно сбит с толку. Нам придется искать ответ в его бортовом журнале. Надо будет тщательно разбираться с его записями.
– Зачем?
Риггз-Бауэн с невинным видом посмотрел за окно, где стоял весенний день.
– Ну, за тем, чтобы найти там секрет его успеха. – Он повернулся к Стрикланду с уверенной улыбкой на лице. – Разве нет?
– Когда все закончится, вы предстанете перед нашей камерой?
– Когда все закончится – да. У вас может получиться более сенсационный фильм, чем вы думаете.
– Вы держитесь так, словно знаете какой-то секрет.
– Вы ошибаетесь. Я не знаю ничего такого, что не было бы известно вам.
– Ладно, но вы же видели отчеты, которые он присылает. Не могли бы вы обобщить их?
– Его отчеты довольно бесцветны. В них отсутствуют детали. А скорости отличаются большим разбросом. Так что очень трудно сказать, что происходит.
– Я не понимаю почему. Ведь он вполне владеет словом.
– Я тоже не понимаю.
Стрикланд смотрел на Риггз-Бауэна, ожидая дальнейших слов.
– Я не думаю, что он наслаждается жизнью, – продолжал капитан. – Я не думаю даже, что он получает удовольствие от плавания. Некоторые из них, знаете ли, отправляются туда, чтобы пострадать.
– Я думаю, что он в некотором смысле философ.
Риггз-Бауэн рассмеялся.
– Так считает его жена?
Стрикланд, не отрываясь, смотрел в чашку.
– Она боготворит его, – сообщил он капитану. – Он для нее – свет в окне.
– Счастливчик, – усмехнулся Риггз-Бауэн.
Направляясь к своему автомобилю, Стрикланд чувствовал, что его угнетает ласковая весенняя погода. Он мчался к Энн, переживая приступ отчаяния. Не оставалось никаких сомнений, что никому на свете не было никакого дела до гонки, затеянной Мэтью Хайланом, и до странствующего Оуэна Брауна.
Оставив машину у подножия холма на почтительном расстоянии от дома, он прошелся пешком и вошел через кухню. Она одевалась наверху, в спальне.
– Рон?
– Ты угадала.
Он налил себе виски и прошел в гостиную. На каминной полке стояла фотография Оуэна, только что получившего начальное воинское звание младшего лейтенанта и чуть ли не завернутого в государственный флаг США. «На каком-то этапе, – подумал Стрикланд, – надо будет проделать нечто подобное с флагами и вымпелами».
– Где ты оставил машину? – спросила она сверху.
– В нескольких милях, – ответил он. – А потом я не думаю, что здесь это кого-то интересует.
Он поднялся со своим стаканом наверх. Энн лежала на кровати в джинсах. Рядом валялась сложенная газета. Ему показалось, что она чем-то озабочена и напряжена. Впервые за много дней он стал заикаться в ее присутствии и на какую-то секунду почувствовал ее нетерпение.
– Я… ездил на встречу с Риггз-Бауэном. Думал, что смогу уговорить его сняться в фильме.
– И тебе удалось это?
– Нет.
– Очень плохо, – заметила она.
– Это действительно очень плохо. Ему есть, что сказать, но он изображает из себя надутого индюка.
– Это тебя возмущает?
– Я думаю, что это не к лицу человеку, который не пьет.
В музее «Метрополитен» проходила выставка картин Уинслоу Хомера, и он решил, что им надо посетить ее. Взбегая с ним по ступенькам музея, она на мгновение почувствовала себя школьницей из провинции, выбравшейся на день в город. Ей было забавно узнать, что Стрикланд, оказывается, член «Метрополитен».
В галерею, где были выставлены картины Хомера, он вел ее за руку, и это почему-то вызывало в ней ощущение обреченности. Как только взору открылись морские пейзажи на стенах, она вырвала у него руку.
– Ну и как тебе эта мазня? – спросил Стрикланд. На картинках в первом зале океан бился о берег в Праут-Нэк.
– Что ж, – отозвалась она, – по крайней мере, мне знакомо то, что изображено здесь.
– Только не строй из себя мещанку, пожалуйста.
– Хочешь прочитать мне лекцию?
– Точно. – Стрикланд, взяв ее под руку, подвел к самой большой картине. На ней были изображены четыре женские фигурки, стоящие на скале возле бушующего моря. – Океан свирепствует. Стихия неудержима. Женщины подавлены ее мощью. Конец девятнадцатого века, Эрос и Танатос, Красная Вселенная. Картина передает атмосферу пошатнувшейся нравственности. Ты видишь это?
– Думаю, что да.
Она и вправду сама была вполне способна увидеть то, что, по его словам, выражала картина. Ведь океан был ее старым знакомым.
– Взгляни на женщин, – говорил он. – Они выведены из равновесия и обращены в разные стороны, словно слышат разные голоса.
– Там действительно есть все это?
Он опять стал заикаться.
– К… конечно, есть. Это передается композицией. – Хорошо одетая латиноамериканская пара, стоявшая перед соседней картиной, бросила на них осуждающий взгляд.
– Ты злишься?
Стрикланд в отчаянии рассмеялся.
– Нет конечно.
– Ты прав, – заметила она, рассматривая картину. – Я вижу это.
К тому времени, когда они обошли все шесть залов, океан рябил у них в глазах. Приглушенные цвета в стиле Мане принадлежали миру, который теперь был потерян для нее. Она чувствовала себя закутанной в шаль, как та женщина на первой картине, стоящая в оцепенении у воды.
После осмотра Энн уговорила его зайти в кафетерий и выпить вина. Они сидели на застекленной веранде и слушали, как шумит вода в фонтане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135