Прикоснувшись губами к ее щеке, он почувствовал охвативший ее трепет. За дверью на него накатила волна горечи и сожаления.
Весь этот вечер он потерянно бродил по дому. Старые вещи, попадавшиеся под руку, казались какими-то странно незнакомыми. Его парадная сабля. Пластинка с записью ансамбля волынщиков «Блэкуотч», которую Оуэн купил на последнем курсе академии и брал с собой во Вьетнам. Ему попался альбом с их свадебными фотографиями, сделанными в академической церкви, младенческими фотографиями Мэгги и снимками, которые он делал во время войны. На одном из них были запечатлены офицеры девятой эскадрильи управления тактической авиацией, собравшиеся в своем офицерском клубе. На другом был сфотографирован восход солнца над долиной. А Шау, где туман и горы выглядели совсем как на китайских циновках. Собственная молодость на фотографиях будила в душе беспокойство и вызывала ощущение некоторой призрачности существования.
Поддавшись мимолетному чувству, он поставил пластинку с ансамблем волынщиков на патефон. Звуки волынки заставили его улыбнуться. Это была его самая старая пластинка. Она вместе с шекспировскими сценами последней ночи перед сражением и поэзией эпохи романтизма помогала ему поднимать настроение в трудные времена.
Теперь процветают оружейники и благородство
Царствует в груди каждого мужчины.
Все это отдавало ребячеством, но почему-то помогало.
Привлеченная звуками волынки, вошла улыбающаяся Энн.
– Господи, – тихо произнесла она. – Сколько же времени прошло с тех пор, когда ты слушал это в последний раз?
– Много, – ответил он.
Она села в потертое кожаное кресло, взяла альбом и стала листать его.
– Я часто думаю о тех временах, Оуэн. Когда была война. А ты?
– Я тоже. В последние дни.
– Это были не самые худшие времена. – По ее интонации было ясно, что она опять пила. Вино иногда делало ее холодной, бесстрастной и загадочной. – Впрочем, мне не следовало говорить этого.
– Почему же не следовало, – возразил Браун. – Те времена были одними из лучших в нашей жизни. Тогда было с чем сравнивать.
В эту ночь, готовясь ко сну, она выбрала из белья и духов то, что нравилось ему больше всего. Отчужденность, которая так и не прошла, как ни странно лишь усилила его страсть, делая ее по-новому привлекательной и для нее. Они долго держали друг друга в объятиях, а когда наконец разомкнули их, лежали мокрые и лишенные сил. «Как пловцы», – подумал Браун. По меркам его сексуального гороскопа это служило хорошим предзнаменованием. Он быстро заснул. На какое-то мгновение он проснулся, ему показалось, что слышит ее плач. Но Энн лежала тихо, и Оуэн подумал, что это ему приснилось.
Потом он снова проснулся и опять лежал, уставясь в темноту ночи, перебирая в памяти прежние сны про соленые воды, океан и слезы, сны, наполненные беспокойством, которое при свете дня могло бы показаться несерьезным. Он поймал себя на том, что пытается вспомнить, как боролся со своими страхами во время войны. Ощущение было такое, что тогда ему был известен какой-то верный способ, который он со временем позабыл.
Оуэн лежал без сна и призывал на помощь свою юношескую отвагу, но в голову ему пришла мысль, ужаснувшая его своей ясностью. Как откровение, которое возвещало, что у него отсутствуют качества мореплавателя, необходимые для такого путешествия; что у него нет должного опыта, выдержки, темперамента и профессионализма.
И снова всплыла давно отринутая им возможность: во что бы то ни стало отказаться. В этом нет ничего сложного, отказаться, и все. Можно найти сколько угодно уважительных причин: состояние здоровья, качество яхты, семейные соображения. Существовало огромное количество объяснений.
Подумав о яхте, он тут же вспомнил об электронном оборудовании, кое-как установленном в рубке; о болтающихся леерах и талрепах; о новенькой негнущейся парусине в его парусных кисах. При мысли обо всем этом у него опускались руки. Это было выше его сил.
Лежа в темноте, он хотел лишь одного – отказаться, хотел этого чуть ли не до слез. Сердце бешено стучало. Рядом пошевелилась Энн, и ему в панике захотелось разбудить ее. И тут он понял, что она не спит. Она протянула руку и потрогала его лоб.
– Ты весь мокрый. С тобой все в порядке?
– Да, – ответил он. – Я вспомнил, что мне надо прочесть кое-что. Так сказать, последние приготовления.
– Что именно? – поинтересовалась она.
– Ничего такого, из-за чего тебе стоило бы вставать, – заверил он. – Так что поспи еще.
Он поднялся с постели и тут же почувствовал озноб. Поскорее накинув халат, чтобы унять дрожь, он прошел в кабинет и затопил камин. Когда огонь разгорелся, он сел в кожаное кресло рядом с камином, непроизвольно потирая поврежденный сустав правой руки. Страх не ушел, но мысли были четкими. Он понимал, что должен идти. Ему придется справиться с этой ужасной паникой в душе и идти вопреки ей. В ближайшие сутки все решится, и он будет в море. Ему вспомнилось холодное ночное небо, на которое он смотрел в тот вечер, целую вечность назад. Он вспомнил о нераспечатанном письме Базза Уорда, достал его из ящика стола и стал читать.
«Дорогой Оуэн, – писал Базз, – я отношусь к твоему вопросу со всей серьезностью. Ниже я излагаю причины, которые, как я понял, толкают тебя на то, чтобы идти, а также несколько твоих же довольно веских оснований, чтобы не делать этого. Со своей стороны, я считаю, что тебе не следует идти, но, поскольку ты ввязался в это, искать выход придется тебе самому. Поэтому я знаю, что ты предпочтешь поступить достойно».
Браун усмехнулся. Базз был здравомыслящим человеком и обходил острые углы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135