Астарт был слишком уверен в своей власти над судьбой, но он
всего-навсего смертный...

25. НОВЫЙ ЭШМУН
Египет переживал самое тягостное время, которое известно во всей
долине от Нубии до Дельты как "шему" - безводие.
Нил сжался в своем русле, обнажив островки илистые мели. Иссушающий
ветер Сахары задался целью превратить цветущую страну в пустыню. Речные
заросли, финиковые рощи, поля, деревни, храмы, города - все утонуло в
волнах раскаленного воздуха и песка. Солнце превратилось в тусклый
багровый диск, равнодушно взирающий на великое, ежегодно повторяющееся
бедствие. Плодороднейшие илистые пашни покрылись на всем необъятном
пространстве сетью глубоких трещин. Растения безжизненно поникли.
Астарт и его друзья ожидали погоды, чтобы выйти в море. Их цель -
Иберия, где, по слухам, сохранились независимые от азиатских царей и
жрецов колонии хананеев. А пока жили среди финикиян Саиса в доме, любезно
сданном купцом-домовладельцем за далеко не любезную плату.
В тот день все было по-прежнему: зной, ветер, пыль. Ларит на женской
половине дома гремела посудой, постигая трудную для жриц долю жены и
хозяйки. Ларит всей душой стремилась к домашнему уюту, к семейным
радостям, все более привязывалась к новому образу жизни. Окруженная
вниманием и любовью, она обретала прежнюю привлекательность.
Эред и Ахтой сладко спали на циновках после сытного обеда. Малыш,
которого освятили именем Маленький Астарт, дрыгал ножками и пускал пузыри
к великому удовольствию отца.
С набережной донеслись приветственные крики, беспорядочные удары в
тимпаны, тревожное урчание арфовых струн. Астарт с сыном на руках вышел на
улицу. Сквозь хаос песка и пыли он разглядел у причала роскошную громаду
корабля с несколькими рядами весел. По сходням спускался человек в лиловом
пурпуре. Его сопровождали жрецы в одеяниях Карфагена, Тира, Саиса.
- Мне страшно... - Ларит прижалась к плечу Астарта.
Ахтой протер заспанные глаза и воскликнул:
- Друзья мои! Нам несказанно повезло: это сам Эшмун Карфагенский,
Новый Эшмун! Возрадуемся же, несмотря на непогоду.
И он рысцой засеменил навстречу шествию. Малыш заплакал, Ларит унесла
его в дом.
Новый Эшмун, приглашенный на освящение нового алтаря в храме бога
врачевания (колония финикиян имела свои храмы в Египте), шествовал в
окружении пышной свиты из служителей всевозможных культов, по-хозяйски
рассматривая людей, постройки. Ветер трепал его одежды, обтягивая материей
тугое брюшко, короткие ноги. Ахтой суетился в толпе больных, богомольцев и
музыкантов и всматривался счастливыми глазами в каждую складку властного
оплывшего лица.
- Имхотеп! - шептал он. - Вылитый Имхотеп! Правда, настоящий Имхотеп
исцелял словом, а этот, наоборот, убивает словом. Но все же бог!
Астарт, не разделявший всеобщего ликования, привлек внимание Нового
Эшмуна. Он раздвинул пухлыми руками многочисленную свиту и подошел к
молодому финикийцу.
- В твоих глазах - сомнение, - сказал живой бог.
- Но ведь на все воля неба?
- Сомнение опасно. Оно ведет в пропасть.
- На дне всякой пропасти - жизнь, - ответил смертный.
Живой бог, нахмурившись, медленно поднял ладонь с растопыренными
пальцами, унизанными перстнями, и, гипнотизируя взглядом, произнес жуткое
заклинание. Затем притронулся пальцем к запястью финикийца.
Астарт вскрикнул от сильной боли и отпрыгнул и застыл, пораженный,
испуганный, раздавленный. "Вот он, голос неба..." На запястье всплыл
волдырь, как от ожога.
- На память о пропасти, которая тебя ждет, - сказал Новый Эшмун.
Астарт затравленно смотрел на волдырь и вдруг остро почувствовал:
всему конец. Ветер злобно выл в снастях судов у причала.
Вечером за ужином возбужденный Ахтой рассказал о карающей руке Нового
Эшмуна: пьяный египтянин, попавший ему на глаза, мгновенно - от одного
слова - был парализован навеки. Даже волдырь на руке друга несказанно
радовал Ахтоя. После тюрьмы он сильно изменился, восторгался по малейшему
поводу, словно стараясь наверстать упущенное за время, проведенное в
Бубастисе.
- Ты велик, Астарт, ибо мечен самим богом!
- Тот пропойца тоже велик?
Ларит с тревогой смотрела на хмурое лицо мужа.
- Завтра праздник во всем Саисе в честь Эшмуна Карфагенского. Фараон,
да продлят боги его век, решил порадовать гостя публичной казнью.
- Кого казнят? - спросил Эред.
- Грабителя пирамиды, - Ахтой поднял глаза к потолку, - и как небо
терпит, ведь обесчестили гробницу великого Джосера.
Астарт чуть не уронил лепешку в соус.
- Обесчестить святыню! - продолжал, негодуя, Ахтой. - Ведь она -
святыня вдвойне: в ней бог, и она сделана богом!
...Еще одна казнь. Астарт стоял в толпе, смотрел на эшафот и
рассеянно ловил обрывки фраз.
- Почему один кол? Грабителей же двое...
- Один сознался, ему отрубят голову.
- Повезло негодяю!
- Другой отпирался, покорчится теперь на колу.
Темнокожие палачи в набедренных повязках цвета лепестков лотоса
выволокли на возвышение окровавленных преступников, и Астарт с удивлением
узнал в них крестьян, ограбивших его.
Палачи, не мешкая, насадили высокого злобного старика на кол. Женщины
заткнули уши, чтобы не слышать ужасного крика.
- Как же их поймали? - спросил Астарт стоящих впереди.
Оказалось, что в первой же корчме, где они оставили дорогой перстень
в уплату за пиво, их связали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92