.. Как горько и
сладко, что ты есть на свете, как страшно, что мы оба живы и никогда не
будем вместе. Между нами мир, два мира..."
Подслеповатая негритянка, мать девушки, давно уже оставила в покое
большую деревянную ступу с зерном и приглядывалась к неподвижно стоявшему
финикийцу. Узнав его, она громко закричала. Из хижины стрелой вылетела
Мбита с распущенными курчавыми локонами и, охнув, опустилась на низкий,
обмазанный глиной чурбан с прибитым шестом, на котором прыгали привязанные
бородатые мартышки.
Малыш, ее брат, с ниткой-пояском из белых бус на голом животе,
взобрался Астарту на руки и, вынув из-за щеки кусочек сердцевины сахарного
тростника, принялся настойчиво угощать.
Девушка резко вскочила, скрылась в черном провале входа и появилась
вновь, держа в руках гладкий череп без нижней челюсти. Мертвая голова
полетела в кусты. Взрослые братья Мбиты вылезли из хижины, и в их
неподвижных фигурах угадывалось недружелюбие. Один, наверное, старший,
окликнул девушку по имени. Она дерзко рассмеялась, схватила Астарта за
руки и потащила в хижину.

В жизни Астарта было больше печальных разлук, чем радостных встреч.
Намного больше. Вот и теперь он прощается со своим прошлым, продираясь
сквозь джунгли противоречивых чувств. Люди пили, ели, горланили песни.
Хананеи перед тем, как взойти на корабль, подходили к Астарту, дарили
что-нибудь на память и крепко, по-мужски, обнимали безумца. Для них он -
воплощение твердости и безумия. Астарт с трудом сдерживал себя, чтобы не
броситься к трапу. Он даже сделал шаг вперед, но одумался и продолжал, как
во сне, обнимать, говорить, не совсем соображая, кого обнимает и что
говорит.
"Отплывайте скорей! Прекратите эту пытку!" Но мореходы все подходили
и подходили. Агенор что-то говорил, но его слова бесследно уносились
куда-то прочь. Эред плакал, не стесняясь, и слезинки блестели в его русой
нехананейской бороде. Лица, лица, лица хмурые, радостные, печальные,
открытые, дружелюбные, милые, бородатые лица. Какая страшная пытка!
Бирема Агенора отчалила первой: то был приказ адмирала, не совсем
понятный друзьям Астарта, хотя смысл в этом был. Агенор должен был
разведать фарватер среди песчаных и илистых наносов устья Великой реки
зинджей.
"Нет, я бы не остался, даже зная истину истин, - размышлял Ахтой,
вглядываясь в удаляющуюся фигуру друга, стоявшего у самой воды, - только
фенеху, порождение странствующего морского племени, способен найти смысл в
проживании среди дикарей, только фенеху может с легкостью оторваться от
высокой культуры, обманувшись изменчивыми прелестями первобытной жизни,
только фенеху может покинуть свой народ, свою родину, только фенеху может
выжить, покинув все, выжить в одиночестве. Да, он здесь будет в
одиночестве. Подобных себе можно найти лишь там, в мире жрецов и царей,
где и зло и добро так изощренны. Только там высокие помыслы вырастают в
бунт: высокая культура оттачивает чувства и мысли. Здесь же все
по-другому: и зло примитивно, и добро прямолинейно, как в среде отроков,
только вступающих в жизнь. Астарт мой, мужественный друг, ты человек
чувства, и чувство твое на этот раз подвело тебя, ты похоронил себя в
Ливии. Мне жаль расставаться с тобой, вдвойне жаль сознавать твою ошибку.
Но ты и прощаясь толкаешь меня на путь истины: теперь я, как никогда вижу
преимущества разума перед чувством. Чувства в своем бунтарском порыве
опережают разум, но разум и только разум способен постепенно и безошибочно
постичь все тайны бытия. Нам, мудрецам и философам, не хватает чувства,
его убила тишина жреческих келий, вскормившая нас. Вам, бунтарям, не
хватает осмысленного подхода к явлениям жизни, умозаключения ваши стихийны
и часто ошибочны. Нужно быть титаном чувств, чтобы одним чувством заменить
знания и разум. И не нужно быть титаном разума, чтобы, постепенно
распутывая противоречия жизни, рано или поздно прийти к истине истин.
Спасибо, Астарт, за щедрость твоей души. Ты сократил, не ведая того,
многие годы моих исканий. Как бы я хотел, чтоб мой разум помог твоему
чувству!.. Но не суждено... Прощай..."
Астарт очнулся. Мореходы оставшихся кораблей вязали подвыпивших
ливийцев и тащили их в трюмы.
- Что вы делаете? - закричал он.
Скорпион ухмыльнулся и посоветовал не мешать: то был приказ адмирала.
- Альбатрос! - Астарт побежал к трапу.
Старый адмирал стоял у борта и следил за погрузкой живого груза.
- Астарт, - сказал он, - видишь, теперь невозможно здесь остаться.
Зинджи тебя живьем съедят. Все их лучшие парни у нас в трюмах. Если боги
сжалятся и кто-нибудь из них выживет после весел, то в Египте продадим их
за хорошую цену.
- Опомнись, старик!
- Эй, Скорпион, и кто там еще? Свяжите Астарта и бросьте в трюм.
Потом он нам скажет спасибо. И девку его захватите, чтоб не печалился.
Видишь, парень, я добр и люблю тебя.
Астарта связали, как он ни отбивался, и втащили на палубу. Но вдруг
появился Ораз. Он рывком поднял с голых досок тирянина и ударом кинжала
рассек путы.
- Ты мой враг, - сказал он, - но ты смел. Ты свободен.
Ухмыляющийся Нос и хмурый Скорпион тащили вырывающуюся, кричавшую
Мбиту. Астарт вырос у них на пути, и оба хананея благоразумно исчезли.
Девушка прижалась к Астарту, горько рыдая.
Корабли отчалили, шевеля ножками-веслами, оставив после себя слезы и
крики ненависти ливийцев. Астарту никто не помышлял мстить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92