Марк, некогда старый и убежденный
холостяк, привык держать свои мысли при себе до того момента, пока не
приходило время действовать; Хелвис, напротив, ждала, чтобы он раскрыл
душу, поделился своими намерениями, желаниями, и всерьез обижалась когда
Скаурус делал что-то, касающееся их обоих, не обсудив это предварительно с
ней.
Раздражение исходило не только от Хелвис. По мере того как
развивалась ее беременность, она становилась все более религиозной, и
почти каждый день на стене комнаты, в которой они жили, появлялось
изображение Фоса или какого-нибудь святого. Марк не отличался
религиозностью, но был согласен терпеть или, вернее сказать, не обращать
большого внимания на проявления набожности других. Однако в этой земле,
где люди сходили с ума из-за теологических споров, такого подхода к
вопросам веры было совсем недостаточно. Как и все намдалени, Хелвис
добавляла к символу веры "лишние", с точки зрения видессиан, слова, а ведь
только из-за этого десятка слов два народа считали друг друга еретиками.
Она была единственной из намдалени в этом чужом для нее городе и,
естественно, искала поддержки у Марка. Но поддержать ее в делах
религиозных означало бы для трибуна простое лицемерие, а это уже было
больше, чем он мог вынести.
- У меня нет никаких претензий к той вере, которую ты исповедуешь, -
заявил Скаурус, решив наконец покончить с недомолвками. - Но я буду
лжецом, если окажу, что разделяю ее. Неужели Фосу так нужны приверженцы,
что он не обрушит свой гнев на лицемера?
Хелвис пришлось ответить "нет" и разговор на этом прекратился. Марк
надеялся, что они пришли к соглашению, но полного спокойствия все же не
обрел. Впрочем, если у Скауруса и возникали разногласия с Хелвис,
разрешали они их не в пример удачнее, чем другие.
Однажды утром, когда с неба вместе с дождем начал сыпать мокрый снег,
трибун был внезапно разбужен грохотом разбитого о стену горшка, вслед за
чем женский голос визгливо выплеснул целый ушат проклятий. Марк закрыл уши
толстым шерстяным одеялом, надеясь заглушить шум ссоры, но услышав треск
второго кувшина, разбившегося о стену соседней комнаты, понял, что заснуть
уже не удастся.
Он перевернулся на бок и увидел, что Хелвис тоже не спит.
- Снова они ругаются, - сказал трибун с досадой. - В первый раз я
жалею о том, что мои офицеры живут рядом со мной.
- Ш-ш, - отозвалась Хелвис. - Я хочу послушать, о чем они говорят...
А я вот не хочу, но при всем желании трудно не услышать, подумал
Марк. Голос Дамарис, когда она злилась, мог перекрыть мощную глотку
императорского глашатая.
- "Перевернись на живот!" Еще чего! - вопила женщина. - Сам
переворачивайся! Я это делала в последний раз, запомни, идиот! Найди себе
мальчика или корову и занимайся этим с ними! А я отказываюсь!
Дверь с треском захлопнулась. Скаурус слышал, как Дамарис сердито
шлепает по лужам.
- Даже когда я лежала на спине, ты никуда не годился! - донеслось
издалека, и милостивый ветер, к большому облегчению Скауруса, заглушил
пронзительный голос разгневанной женщины.
- О боги, - вздохнул трибун. Уши его пылали.
Неожиданно Хелвис хихикнула.
- Что ты нашла тут смешного? - спросил Скаурус, думая о том, как
сможет теперь Глабрио появиться перед своими солдатами.
- Прости, - сказала Хелвис, уловив жестокие нотки в его голосе. - Ты
не знаешь, что такое женские сплетни, Марк. А мы-то удивлялись, почему
Дамарис не беременеет. Ну вот, все встало на свои места.
Скаурус никогда не думал об этом. Он ощутил легкую неприязнь к
Глабрио, но тут же подавил это чувство, подумав о том, что многие римляне
сейчас потешаются над младшим центурионом.
За завтракам Глабрио передвигался словно в кругу молчания. Никто не
сумел сделать вид, что не слышал воплей Дамарис, и ни у кого не хватило
сил заговорить о ней.
В этот день младший центурион не знал снисхождения, хотя обычно был
терпелив с оказавшимися у него в манипуле видессианами, которым трудно
давались римские премудрости фехтования. Легионеров он гонял еще строже,
чтобы не дать им ни малейшей возможности найти минутку и поиздеваться над
командиром. И все же минута такая насела, и, разумеется, нашелся
поспешивший воспользоваться ею остряк, всегда готовый развеселить
товарищей за чужой счет. Марк был неподалеку, когда один из солдат, в
ответ на приказ, которого Марк не расслышал, повернулся спиной к командиру
и отставил зад. Младший центурион смертельно побледнел и плотно сжал губы.
Скаурус шагнул вперед, чтобы лично разобраться с наглецом, но в этом уже
не было нужды - Квинт Глабрио обрушил свой жезл на голову солдата. От
удара жезл с треском переломился пополам, а легионер беззвучно рухнул в
грязь. Глабрио подождал, пока тот со стоном не начал подниматься с земли,
и швырнул обломки ему под ноги.
- Теперь принеси новый, Луциллий, - рявкнул он и, увидев
приближающегося трибуна, доложил: - Все в порядке, командир.
- Вижу, - кивнул Скаурус. Понизив голос, так что только Глабрио мог
его слышать, он продолжал: - Думаю, не будет большого вреда, если я
напомню солдатам, что ты офицер, а не предмет для шуток. То, что случилось
с тобой сегодня, легко может случиться с ними завтра.
- Так ли? Не знаю, - пробормотал Глабрио, обращаясь больше к самому
себе, чем к трибуну. Голос его снова стал жестким. - Ну что ж, в любом
случае полагаю, что мне не грозит неповиновение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141