Но сделав два-три шага, снова оборотился.
И тут я не выдержал. Подбегаю к нему и, уже стоя лицом к лицу с ним — все равно, узнает ли он меня или нет, поздоровается или нет, а может, вовсе даст понять, что видит, меня впервые,— говорю:
1 Песнопение заупокойной литургии (нем.).
— Извините, пан Барток, это я крикнул.
Он оглядывает меня удивленно, с любопытством щурится, никак припомнить не может, когда и где меня видел, никак в толк не возьмет, чего же мне от него надобно.
Но я подхожу совсем вплотную:
— Знаете, меня зовут Дюрис, однажды я пел вам. Вы не помните? Может, вы потому обратили на меня внимание, что в песенки я вставлял и то, чего там сроду не было. Я же всякое могу сочинить, когда и целую песенку! Просто так! Зовут меня Дюрис. В тот раз я пришелся вам по душе.
Пан Барток смеется:
— Дюрис! Ах вот что, Дюрис! Ты хорошо пел! А что ты здесь делаешь?
— Теперь я в Вене. Подметальщиком работаю. Но сегодня мы уже кончили. Так вы меня вспомнили? Мне всего-то и хотелось — с вами поздороваться. Я и в Вене долго не задержусь. Глядите, ваши знакомые уже уходят.
— Знаешь, Дюрис, как ты повеселил меня тогда? Жалко, что нынче времени у меня мало. Завтра я отсюда уезжаю.
— Да и я в Вене долго не пробуду. Знаете, что я придумал? Съезжу-ка я как-нибудь в Пулу или Триест, погляжу на Адриатику, а там хорошо бы мне и во флот поступить. Пан Барток, знаете, какие это ребята? Хоть я у моря еще не был, но встречался с ребятами, для которых Адриа1 то же, что для меня родной Турец. А удастся там заработать, не важно — на рыболовном ли судне иль на торговом, тогда и в Турец наведаюсь, пусть там у меня и нет никого, а все равно, схожу туда себя показать: гляньте, я моряк, приехал из самой Адрии, прямо из Пулы, там, если захочу, что ни день могу достать из моря рыбешку, а то и ракии тяпнуть. Но я вас, пан Барток, верно, задерживаю, простите, пожалуйста.
— Напротив! Я ведь тоже не прочь путешествовать! Когда помалу, а когда и подолгу, хе-хе-хе, но о флоте я еще не думал.
— Кое-кто из товарищей мне, конечно, будет завидовать, что я столько с вами разговариваю. Я ведь в Пулу пока не еду. Еще только собираюсь. А иной раз и о Гамбурге помышляю, там ведь тоже порт, раздобуду матрос
скую тельняшку, море колышется, никак не надышится, а тут и я стою или прохаживаюсь среди матросов. Знаете, порой в ночных сновидениях мне чудится, что море гудит, играет, как ваш клавир, а то как цимбалы. Лунный свет падает на струны, на палубе матросы, господи, матросы! И все знают, что такое эклиптика, где Северный, а где Южный крест, как выглядит Орион, как летит и звенит над водой метеор. Море колышется и вдруг на самом деле, на самом деле это цимбалы, а так как ты тоже стал матросом, тебе почему-то кажется, что для того, чтобы море краше и нежнее волнилось, тоньше звучало, небо ненадолго одолжило тебе музыкантские молоточки...
Пан Барток только хмыкнул:
— А дальше ничего?
Скорей всего я и на этот раз ему угодил — прежде чем уйти, ему захотелось чем-то меня порадовать, что-то мне подарить, только мне-то ничего и не нужно. А было тогда очень жарко, и он, может, попросту захотел пошутить, наверняка и жара посодействовала, — он вдруг затянул меня в подъезд и подарил свою жилетку.
Хе-хе, расхаживаю я теперь по городу в жилетке, и когда подметаю, и когда просто топаю за мусорной тележкой. Люди глаза пялят, да и мусорщики любопытствуют, от кого мне, дескать, досталась жилетка и почему я в ней подметаю. Кое-кто, верно, думает, что Мартиненго стибрил жилетку.
Однажды возле меня останавливается какой-то седоволосый дедок. Видать, его тоже заинтересовала жилетка, он даже намекнул мне об этом. Он знал пана Бартока, может, и видел на нем эту жилетку. А может, проходил по улице именно тогда, когда пан Барток, постояв со мной, остался без жилетки. Но в тот раз, если он и заметил меня, то навряд ли запомнил. Видно, пан Барток просто что-то сказал ему обо мне, а может, и о жилетке, иначе он бы не остановился возле меня. А потом уже всякий раз останавливался.
Сперва я малость сердился на него, думал, что он проверяет, как я работаю. Но когда понял, что мы оба знаем пана Бартока и что он, верно, опять же благодаря пану Бартоку не очень-то стыдится меня, мы вроде бы и подружились немного. Конечно, я всегда держался с ним исключительно учтиво, даже скорей настороженно,
как бы на некотором расстоянии. Как-то я поделился с ним, что Веной уже сыт по горло, что лучше бы мне махнуть в Пулу или хотя бы в Гамбург, но не будь в Гамбурге пароходов, которые бороздят море и тянут за собой пену аж до самой статуи Свободы, я, конечно, хотел бы лучше отправиться на Ядран . Кабы не мой покойный отец, я, конечно, предпочел бы Ядран. Да вот хочу поглядеть, где работал отец. Просто поглядеть. Я едва ли там задержусь. Погляжу — м назад. В Гамбург. Теперь уж только для того, чтобы — раз я буду на суше — заскочить кой-куда, а потом гоп-ля на Адриатику, на Ядран. О Турце я, конечно, не забуду. На старости лет приду к какой-нибудь речушке, откуда, скажем, видна гора Острая и другие поросшие лесом горки-пригорки, а они, хоть и идешь долго- долго долиной, с обеих сторон скалят на тебя из-за деревьев сизые каменные зубы, а кое-где и зубищи, щербатые клыки! Хе-хе! Может, я найду что-нибудь в Нецпалах, в Мошовцах или Михале, но опечалюсь, окажись Мажар- на2 вдали от меня. Отца я не помню, но в детстве, рассказывали, именно он в первый раз привел меня к ней.
На старости лет в какой-нибудь из этих деревенек в Турце, может, будет у меня домишко или по крайности светелка, под старость, а то и раньше, обзаведусь я, пожалуй, и какой-нибудь удобной мутовкой, даже сам ее выстругаю, а кто-то другой — хотя при женщине я все еще малость робею — насыплет в кастрюлю муки и сделает саламату, пускай даже без масла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39