А придет время обеда, на столе всегда будет вдосталь тарелок и мисок. У детишек должны быть кожаные сапожки или хотя бы суконные. И летом сандалики, а не купцы. А вздумают бегать босиком — милости просим! Но сандалики все равно пригодятся! И старики, которым уже трудно ходить, станут рассказывать, допустим, о шафране или о том, чем лучше всего запивать вареники или пельмени, непременно уточняя при этом, что речь идет о сибирских пельменях, которые носят в торбочке, в мешочке или даже в брючном кармане — замерзнув, они становятся такими твердыми шариками,— а у кого много пельменей, тот никогда — упаси нас, боже, войны,— тот никогда войны не проиграет, хотя о ней лучше вовсе не думать. Остановятся сани — станут сказывать старики — у какого-нибудь трактира, у корчмы, у избушки, у кабачка, кабака или у самой обыкновенной лачуги, выйдет оттуда сибиряк и спросит: «Чаю?» — «Пельмени свари!» Ну а чем запивать пельмени? Что к ним положено? Чай, конечно, всегда хорош, но с пельменями или после них лучше всего пить водку или молоко. Только и в богатом краю иной раз случается год, когда замерзает трава и даже летом мычит коровенка. А пельмени ведь тоже сами по себе не растут, на дороге не валяются, кто-то должен их приготовить, а когда замерзнут, и разогреть.
Тут всегда важно знать, что с чем связано и почему. Стоит вслушаться, и увидишь весь мир целиком, осознаешь, в какую даль отправляется из Турца шафран, представишь себе, как выглядит Иркутск, близко ли от него Байкал, так ли уж они рядом. Чтобы еще лучше себе это представить, надо окинуть взором и юг и север. Говорят, например, где-то в Сибири большой метеор, хвостатая звезда или комета, проложил глубокую и широкую борозду, и осталась там якобы громадная впадина. А что, если бы у кого была очень длинная и острая сабля, и он, хотя бы любопытства ради, попробовал бы ею дотянуться до месяца? Уж не расхотелось бы и месяцу ярко светить, хотя и он в свой черед кого-то, наверно, умеет покалывать.
Ну а раз он светит, интересно бы знать, как все это выглядит сверху, есть ли там внизу березки, есть ли они еще у Байкала и за Байкалом? Как блещут в Уссурийском крае по ночам болота и озерца, есть ли и вокруг них березки, красиво ли они там ночью и днем смотрятся? А месяц! Как глядится месяц в эти болота и озерца? Не пугается ли он сам себя или, может, любуется? Но, как бы там ни было, когда старики будут про все это рассказывать, а я, затаив дыхание, буду их слушать, мне и тогда, пожалуй, будет мерещиться Адриатика...
Конечно, я не выложил этому седоволосому деду все разом. Все сразу мне и на ум не пришло, да и у него не нашлось бы для меня столько времени. Но однажды я и ему напел, и тоже на улице, одну из песенок, которые нравились пану Бартоку. Вспомнил я, пожалуй, только мелодию, а слова пришлось подыскать.
В Гадерской долине ангелы летают, видно, веселятся, тихо распевают.
А то все печалятся, что камней так много в Гадерской долине, сотворенных богом.
Ты еще девчонка, а камень перепрыгнешь, ты еще мальчонка, а кров родной покинешь.
Одни покидали, другие ворочались. Чтобы сиротами камни не остались.
Да, правда, это было на улице, и я совсем тихонько пел. А этот старикан возьми да и спроси:
— А не хотел бы ты работать на почте?
— На почте? — улыбнулся я и на минутку задумался: гм, почта есть почта, особенно зимой, подметать там, пожалуй, лучше. Флот пока подождет! — Отчего же нет? Можно и почту подметать.
И вскоре, хотя дело оказалось и не такое простое, я стал работать на почте. Поначалу были всякие хлопоты, а точней, разная бумажная волокита, конечно, если хочешь работать на почте, люди должны тебе доверять. Это не более как формальность, и придерживаются ее скорее в городе, но достаточно какой-либо бумажки или доброго словца, и ты уже на почте, и даже если не сразу тебе поручат деньги считать, то почтовую трубу запросто доверят. Конечно, если трубить умеешь! Но ее купить надо.
По счастью, трубит за тебя кто-то другой, когда трубач, когда только почтарь. Трубит затем, чтобы все было в лучшем виде, чтобы почта предстала в полной красе, да и чтоб он лицом в грязь не ударил. Но ему и невдомек, что иной раз, хоть он и хороший почтарь — им и на почте довольны, и люди его привечают: это же человечек полезный, возит лишь то, что посылают, и всегда довозит в порядке,— а с трубой может и не управиться. И что хорошего, если приходит почта, а для тебя — ничего, приходит почта, а для тебя — никогда ничего, и только этот почтовый возница, почтарь, почтальон, который всегда честно довозит и хорошее и плохое, знай безобразно трубит?
Спасибо еще, что почтовая труба не очень закручена, и вообще настоящим музыкантам надо бы упредить почту, чтобы почтари даже не пытались извлекать особо нежные звуки. У каждого господина, да и у простолюдина, конечно, свой вкус, но умный человек, пусть у него есть и труба, и звучное имя, и даже чин, если он только по почтовому ведомству, то должен предоставить специалистам решать, сколько трубе иметь оборотов, какой мундштук и как ей в общем выглядеть. То же и к специалистам относится: один умеет изготовить медь или сделать трубу, но всю жизнь не играет, а только в нее фукает, другой же хоть в металлах и не шибко разбирается, а возьмет в руки трубу, приложит к губам и уже сразу слышит, чего ей не хватает.
Хорошо еще, что у почты есть и обыкновенный рожок. И его достанет! Для почтаря и рожка хватит — дуди себе, у тебя же рожок: трам-та-та!
Нда, хоть и стараешься вежливо обходиться с почтарем — он же стольким людям по душе,— а все равно нет-нет да и взъяришься (у каждого ведь свои слабости, каждый из нас к чему-то особо чувствителен) и с трудом совладаешь с собой, чтобы такому сознательному почтарю не дать по башке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39