В ответ на это прямое издевательство Мэт вскипел и бросился на невидимую стену, протягивая руки к гипотетическому горлу дьявола.Тот зашелся от восторга.— Мы разгневаны! До чего же приятное зрелище. Жаль, что нет времени полюбоваться. Мне пора.Всю ярость Мэта как рукой сняло. Дьявол по крайней мере был живым существом.— Нет, не уходи! — завопил он в панике. — Ты хоть и сволочь, но это лучше, чем сидеть здесь одному!— Сиди, сиди один, — дразнил его дьявол. — В том-то суть ада и состоит. Прощай, бывший скептик. Проща-а-ай!Голос затухал, амеба сжималась, превращаясь в точку, уплывая, уплывая, уплывая...Мэт остался в кромешной, непроглядной тьме. Даже блестки других, соседних адов погасли. Отчаяние невыносимо сжало Мэту горло. Он стал лихорадочно озираться — нож, бритва, что угодно, лишь бы покончить с жизнью.И вдруг вспомнил: жизнь и так кончена.Щемящее чувство сиротства нахлынуло с новой силой, мозг превратился в открытую рану, боль одиночества жгла каждую его клеточку. И мозг жаждал безумия.Злобное рычание раздалось сзади из темноты.Мэт в ужасе обернулся.Черный курчавый пес бросился на него, разевая пасть с огромными острыми клыками, не похожими на собачьи.— Нет! — крикнул Мэт, сгибаясь в три погибели и прикрывая руками лицо. — Нет! Я же любил тебя! Ты был мне другом!Он узнал своего пса, спутника детства — Мэлмут умер, когда Мэт был в летнем лагере. Пес рычал все грознее, а глаза его засверкали красным светом. Сквозь рык проступили слова:— Тебя не было со мной, когда я умирал.— Но чем же я виноват, Мэлмут? Кто считается с ребенком? Мне ничего не сказали!Разумом он понимал, что говорит правду, но душа этой правде не верила.Не поверил и Мэлмут. Щелкнули острые клыки, вонзаясь в ногу хозяина. Мэт вскрикнул и попытался отодрать от себя злобную пасть. Но пес вцепился в него мертвой хваткой и прокусил ногу до кости. Мэт вопил что есть мочи.— Отдай его мне!Челюсти разжались, пасть выпустила растерзанную ногу.Грива золотых волос, огромные глаза с пушистыми ресницами, пухлые щечки, неправдоподобно алые губки, длиннющие ноги, стройные бедра и две подушки грудей — она приближалась, томно улыбаясь.Но вместо сексуального волнения Мэта охватил ужас. Он знал ее — героиню дневных и ночных грез своего отрочества. Днем она была мила и крайне доброжелательна. Но по ночам...Он вжался спиной в упругую стенку, обливаясь холодным потом.— Да, — загнусавила она полусонно, — я — женщина. Можно потрогать тебя здесь... а здесь?Мэта затрясло, свело судорогой от ее прикосновений — как будто из недр его тела щипцами тянули раскаленную проволоку. Тело пылало.— Боль — для ханжей, — мурлыкала блондинка, — а для тебя — похоть.Огромные груди навалились на его лицо, перекрывая кислород, загораживая собой все. Он отбивался, пытаясь поймать ртом воздух, но ничто не могло сдвинуть с места эту тяжелую рыхлую плоть...— Прочь! Пропустите меня к нему!Подушки убрались с его лица, Мэт всхлипами перевел дыхание.Перед ним стоял рыцарь в доспехах и с мечом в руке. Взглянув на голого Мэта, он отвел глаза.— Прикройтесь! Вы что, не знаете закона?— Какого еще закона? — просипел Мэт. — Здесь есть законы?— Закон должен быть в голове, — строго сказал рыцарь. — Закон стыдливости. Все, что не прикрыто, — срам.«Это друг», — подумал Мэт и немного воспрял духом.— Но где моя одежда, скажите!— Я — твоя одежда.Рыцарь шагнул к нему, и Мэт разглядел, что сквозь щели забрала просвечивает одна чернота.— Я — твоя одежда или то, что считал одеждой, — доспехи и щит. Ты всегда одевался в броню, потому что боялся других людей.Голос звучал, как из бочки, и у Мэта по спине пробежали мурашки.— Защитный механизм, — прогремел рыцарь. — Вот чем ты считал свою одежду, она для тебя была, как доспехи. Но ты забыл, что прилагается к доспехам и щитам.Он выдвинул вперед свой щит, из которого торчали острия пяти кинжалов. — Защищаясь, ты наносил раны. Тех, кто хотел дружески коснуться тебя, ты отталкивал вот таким же щитом.Рыцарь сделал выпад, и пять кинжалов вонзились в грудь Мэта. Кровь хлынула у него горлом, все завертелось: собака, рыцарь, блондинка, одетая на сей раз в бархатный плащ и высокий головной убор, с которого ниспадал прозрачный покров. Гильотина! Мэт попробовал шевельнуться, но кинжалы пригвоздили его к месту. Клокочущий крик вырвался у него, когда гильотина стала опускаться, метя точно в шею.Резкая боль взорвалась в нем, мир пустился в хоровод, голова отделилась от тела и упала. Теперь Мэт мог увидеть свое обезглавленное тело, из которого хлестала кровь.Рыцарь склонился над ним, насадил его голову на меч и, поднеся к своему шлему, откинул забрало.— Смотри, как выглядит та душа, которая избегает себе подобных, — прогрохотал голос.Мэт взглянул внутрь шлема: он был пуст, пуст до самых глубин.Губы Мэта сложились для крика, но крик оказался беззвучным. Как мог он, человек рациональный, примириться с тем, что все — только иллюзия? Ведь это означало бы, что и он сам не существует!В мозгу вспыхнула спасительная мысль. Ответ на этот вопрос был, и скольким людям он помог! Ответ гласил: вера!Тоненький луч света пробил пустоту, в голове зазвучал чистый, как колокольчик, голос, складываясь в слова:«Тебя заточили сюда до времени. Ад не станет держать тебя, если ты воззовешь к Богу».— Отрежьте ему язык! — завопила пышная блондинка.Рыцарь опустил забрало и схватился за меч. Но губы Мэта уже твердили латынь:— De profundis clamo ad Те, Domine! Domine!* Из глубины взываю к Тебе, Господи... (Пс. 130)

И звук прорвался — сначала шипением. Ад сковал в Мэте слово «Господь», но не на латыни. Голос Мэта креп: Audi voceum meam. Fiant auras Tuae intentae Ad vacuum obse creationis meae.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114