Об этом можно говорить, но никто этого не знает,
когда речь идет о настоящей тайне. Никто не знал,
кому собирался отомстить <новый Гарпагон - некто
отставной титулярный советник Соловьев>, который
голодал и умер в нищете, упрятав состояние в
274
полмиллиона рублей в своих бумагах. Как он внутри
себя радовался, держа постоянно голодной свою
кошку, браня кухарку и сделав всех близких ви-
новатыми! Он держал их в своих руках, заставил
нищенствовать, всех их, знавших деньги и покло-
нявшихся им как символу власти. Правда, это
переросло у него в особую обязанность, в мето-
дическое насилие над собственной жизнью. Ему
пришлось самому голодать и бедствовать, чтобы
осуществить свой замысел. <Он выше всех жела-
ний>. Каким образом? Для этого надо было быть
безумным? Что же, Соловьев приносит и эту жертву.
Ведь теперь он может продемонстрировать свое пре-
зрение к человечеству и его мнимым земным благам
и мучать каждого, кто ему близок, не неся за это
никакой ответственности. Все, что прокладывает
ему путь в высшее общество, он держит в своих
руках. Тут он на мгновение останавливается, бросает
свою волшебную палочку в мусорный ящик и чув-
ствует себя великим, выше всех людей.
Это, как нам кажется, самая сильная линия в
жизни Достоевского, и все его грандиозные тво-
рения должны были являться ему на этом пути:
деяние бесполезно, пагубно или преступно; бла-
го же только в смирении, если последнее обеспечи-
вает тайное наслаждение от превосходства над ос-
тальными.
Все биографы, занимавшиеся Достоевским, со-
общают и интерпретируют одно из самых ранних
его детских воспоминаний, о котором сам он рас-
сказывает в <Записках из мертвого дома>. Чтобы лучше
его понять, надо иметь в виду то расположение духа,
в котором у него возникло это воспоминание.
Уже отчаявшись найти контакт со своими
товарищами по заключению, он отрекается от
своего лагеря и осмысляет все свое детство, все
свое развитие и всю свою жизнь. И тут его вни-
мание неожиданно задерживается на следующем
воспоминании: однажды, гуляя возле имения своего
отца, он слишком далеко удалился от дома, на-
правился напрямик через поле и вдруг в ужасе
остановился, услышав крик: <Волк, волк!> Он пом-
чался обратно к защитной близости отчего дома
и увидел на пашне крестьянина. Рыдая и трясясь
от страха, он судорожно вцепился в этого бед-
няка и поведал о пережитом им ужасе. Крестья-
нин сложил над мальчиком из своих пальцев крест,
утешил его и пообещал, что не даст волку его
тронуть. Это воспоминание не раз истолковывалось
таким образом, будто бы оно должно означать союз
Достоевского с крестьянством и религией крес-
тьянства. Но главное здесь скорее волк, волк, ко-
торый гонит его обратно к людям. Это пережи-
вание закрепилось как символическое отображение
всех его стремлений, поскольку в нем содержа-
лась направляющая линия его поведения. То, что
вызывало в нем страх, было подобно волку из его
переживания, который гнал его назад к бедным
и униженным. Там он пытался через крестное зна-
мение найти с ними контакт, там он хотел по-
могать. Именно это настроение и выражает он,
говоря: <Вся моя любовь принадлежит народу, весь
мой образ мыслей - это образ мыслей всего че-
ловечества>.
Когда мы подчеркиваем, что Достоевский был
истинно русским человеком и противником <за-
падников>, что в нем пустила прочные корни пан-
славянская мысль, то это отнюдь не противоре-
чит его натуре, стремившейся через заблуждение
пробраться к истине.
В речи памяти Пушкина, произнесенной в дни
пушкинских празднеств, он, считавшийся сла-
вянофилом, тем не менее попытался добиться еди-
нения между западниками и славянофилами. Его
выступление имело необычайный успех. Привер-
женцы обеих партий ринулись к нему, заключи-
ли в свои объятия и заявили, что согласны с его
позицией. Однако это согласие было недолгим.
Слишком много еще существовало между ними
противоречий.
По мере того как Достоевский следовал за бур-
ным стремлением своего сердца и хотел привнес-
ти в массы человеческое совершенство - задача,
которую он прежде всего отводил русскому наро-
ду, - по мере того как в нем формировался конк-
ретный символ любви к ближнему, ему, желавше-
му освободиться самому и освободить других, все
более близким становился образ Спасителя, рус-
ского Христа, наделенного общечеловеческой и все-
ленской властью. Его кредо было простым: <Для
меня Христос самая прекрасная, самая величествен-
ная фигура во всей истории человечества>. Здесь
Достоевский со зловещей прозорливостью открывает
нам свою ведущую цель. Это проявляется в том,
как он изображает свои приступы эпилепсии, когда
он, испытывая чувство блаженства, устремлялся
ввысь, достигал вечной гармонии и чувствовал себя
близким к Богу. Его целью было: постоянно на-
ходиться рядом с Христом, стойко переносить его
раны и исполнить его задачу. Обособленному ге-
роизму, который он острее, чем кто-либо другой,
считал проявлением болезненного самомнения, се-
бялюбию, вытеснившему чувство солидарности,
ставшее ему понятным и близким из психологии
совместной жизни людей, из любви к ближнему,
такому героизму он противопоставлял: <Смирись,
гордый человек, и прежде всего сломи свою гор-
дость...> К смиренному же человеку, уязвленно-
му в своем себялюбии и тоже стремящемуся его удов-
летворить, он взывает: <Смирись, праздный человек,
и прежде всего потрудись на родной ниве...> Атому,
кто ссылается ему на человеческую природу и на
ее якобы вечные законы, он, чтобы заставить его
в этом усомниться, возражает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90