" Кричит, точно бы в его криках была какая - то сила,
точно он ждет, что от них, как от иерихонских труб, стены начнут валиться.
Где же "бессмыслица": в той ли власти, которая отняла у Иова (точнее, у
Киргегарда) его честь и его гордость, или в том, что Киргегард вообразил
себе, что от его криков начнут стены валиться? С ним случилось, правда,
нечто неслыханное, почти невероятное, непостижимое ни для него самого, ни
для других: он, такой же человек, как и все, оказался вне покровительства
законов. Вдруг, без всякой видимой причины, он при жизни был вышвырнут за
пределы реальности: все, к чему он прикасался, превращалось в тень, как все,
к чему прикасался мифический Мидас, превращалось в золото. За что? Почему?
Друзья Иова, как и друзья Киргегарда, без особенного труда находили этому
достаточные, более чем достаточные основания. Уже одного того
обстоятельства, что и Иов, и Киргегард являются ничтожными звеньями
бесконечной цепи бесконечно изменяющихся явлений мироздания, может считаться
объяснением вполне удовлетворительным для "нормального" сознания. Даже сам
Иов, вначале, когда стали приходить вести о первых бедах, с достойным и
ясным спокойствием и в полном соответствии с требованиями этического,
говорит, как и полагается мудрому человеку (совсем как, по словам Эпиктета,
сказал бы Сократ, если бы он оказался в положении Приама или Эдипа): Бог
дал, Бог взял. Но чем больше накопляются беды, тем он становится
нетерпеливее и тем подозрительней делаются для него и его "знание" о
неизбежном и неотвратимом, и его мораль, внушавшая ему готовность радостно
нести выпавший на его долю жребий. "Не тогда, - говорит Киргегард, -
проявляется величие Иова, когда он говорит: Бог дал, Бог взял, да будет
благословенно имя Господне - так он говорил вначале и потом уже этого больше
не повторял; значение Иова в том, что он довел борьбу до тех пределов, где
начинается вера"20. И еще раз: "Величие Иова в том, что пафос его свободы
нельзя удушить лживыми посулами и обещаниями"21. Это все - так. Но еще не в
этом главное. Главное, и для самого Иова, и для Киргегарда, в другом - и
менее всего в величии Иова. Разве Иов нуждается в похвалах и отличиях? Разве
вообще он ждет одобрения от кого-нибудь или от чего-нибудь? И Киргегарду ли
это нужно напоминать - Киргегарду, который потому и пошел к Иову, что Иов
"отстранил" этическое? Вопрос тут не в том, великий или не великий,
достойный или не достойный человек Иов: все эти вопросы остались уже далеко
позади. Вопрос в том, можно ли с криками, жалобами и проклятиями, т.е.,
по-нашему, с голыми руками идти против предвечных законов и природы?lxxi
Иов, может быть, и не знал, но Киргегард знал, что в новой философии вопрос
этот раз навсегда решен: non ridere, non lugere, neque detestari - sed
intelligere22 - это положение Спинозы бесспорно. И если экзистенциальная
философия "частного мыслителя" Иова хочет это положение обернуть и ждет
истины не от понимания, а от своих воплей и проклятий, то вряд ли уместно
переводить вопросы в плоскость субъективной оценки личности Иова. И все-таки
Киргегард не случайно два раза говорит о величии Иова. Кстати, он не дает
себе труда объяснить, почему такое - Иов был велик не тогда, когда говорил
"Бог дал, Бог взял", а тогда, когда произносил неистовые слова о том, что
его страдания тяжелее песка морского. Кто в таких случаях решает, где
величие и где ничтожность? А что, если наоборот: Иов был велик, пока с
душевной ясностью принимал свои беды, а когда он утратил ясность и
спокойствие, он стал жалким, ничтожным и смешным. Кому решать этот вопрос?
До сих пор он целиком подлежал компетенции этики. У нас есть даже для этого
готовая формула, давно вычеканенная греками. Цицерон и Сенека перевели ее
словами: fata volentem ducunt, nolentem trahuntlxxii. Не тот велик, кого
судьба тащит, точно пьяного в участок, а тот, кто сам "свободно" идет, куда
судьба ему идти предназначила. Эдип кричал, плакал и проклинал, но Сократ,
как нам объяснил Эпиктет, на месте Эдипа был бы так же невозмутимо ясен, как
и тогда, когда он принимал от тюремщика чашу с ядом. Не может быть двух
мнений: если Сократ придет с Иовом на суд этики - Иов свое дело проиграет.
Киргегарду это известно. Он знает, что единственный способ для Иова добиться
своего - это оспорить подсудность своего дела этике. Он пишет: "Иов
благословен, ему вернули все, что у него было и даже вдвойне. И это
называется повторением... Таким образом, есть повторение. Когда оно
наступает? На человеческом языке этого не скажешь. Когда наступило оно для
Иова? Когда всякая мыслимая достоверность и вероятность говорили о
невозможном". И тут же, отождествляя свое собственное дело с делом Иова, он
продолжает: "Я жду грозы и повторения. И что принесет это повторение? Оно
сделает меня способным быть супругом"23.
Есть ли во всем этом хоть намек на то, что мы называем величием?
Заинтересована ли этика хоть сколько-нибудь в том, чтобы Иову отдали назад
(да еще в двойном количестве) его коров, его золото и даже детей? Или чтоб
Киргегарду вернули способность быть супругом? "Земные блага" в определении
духа безразличны - сам Киргегард нам это скажет в конце "Повторения". И еще
пояснит, что для человека, правильно понявшего свое отношение к Богу, все
конечное становится ничтожным. Но ведь это уже давно было известно языческим
мудрецам, которые создали самозаконную (автономную) этику, - и если точно
для духа все земное безразлично и сущность "религиозного" в том, что оно
научает пренебрегать конечным, то для чего было тревожить Иова и уходить от
Сократа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109