Можно ли "идти дальше" Сократа? Через много сотен лет после него Эпиктет,
верный духу своего несравненного учителя, писал, что начало философии есть
сознание бессилия пред Необходимостью. Для него это сознание является и
концом философии или, точнее, философская мысль всецело определяется
сознанием человека его абсолютного бессилия пред Необходимостью.
Тут для Киргегарда и обнажился смысл библейского повествования о
грехопадении. Сократовская добродетель не спасает человека от греха.
Добродетельный человек есть рыцарь покорности. Он испытал весь позор и весь
ужас, которые связаны с его бессилием пред Необходимостью, и на этом
остановился. Дальше двинуться он уже не может: что-то ему внушило, что
дальше идти некуда, а стало быть, и не нужно.
Почему он остановился? Откуда пришли эти "некуда" и "не нужно"? Откуда
пришла эта покорность и этот культ покорности? Мы знаем: "некуда" открыл
языческому миру разум, "не должно" пришло от этического. Сам Зевс возвестил
их Хризиппу - надо полагать, что Сократ и Платон узнали о них из того же
источника. Покуда человек руководится разумом и преклоняется пред этическим,
эти "некуда" и "не должно" непреоборимы. Не давая себе в том отчета, он,
вместо того, чтобы искать "единого на потребу", отдает себя в распоряжение
"всеобщих и необходимых" суждений, к которым так "жадно стремится" разум и,
вслед за разумом, послушная разуму этика. Да и как можно заподозрить разум и
этику в чем-либо дурном? Они ведь всегда и во всем нас поддерживают. Они
оберегают нас и от потери чести, и от потери гордости! Может ли человеку
прийти на ум, что они своими заботами прикрывали то "ужасное", что
подстерегает нас на каждом шагу? Что они скрывали от человеческого бессилия
и не только его, но и свое собственное бессилие пред Необходимостью? Даже
Зевс, принужденный признаться в ограниченности своих сил, - превращается в
рыцаря покорности и не чувствует, что его бессилие равнозначаще тому, что у
него отнята и честь, и гордость, что он уже не Бог и вседержитель, а такое
же слабое и немощное существо, как Хризипп, Сократ и Платон и какой угодно
первый попавшийся смертный. Зевсу добродетели, конечно, не занимать стать, -
по крайней мере тому Зевсу, которого призывали Хризипп, Платон и Сократ: это
ведь не тот Зевс, народной мифологии и Гомера, которого пришлось Платону
перевоспитывать в "Государстве", - но и он "собственными силами" не все
может сделать. Фальстаф мог бы и к нему обратить свой коварный вопрос:
можешь ты вернуть человеку руку или ногу? Киргегард - так гневно оборвавший
Фальстафа, сам обращается к разуму и этике с вопросами жирного рыцаря:
можете вы вернуть Иову его детей, Аврааму - его Исаака, можете вы отдать
бедному юноше - царскую дочь, мне самому - Регину Ольсен? Если не можете, то
вы не боги, сколько бы нас ни уверяли в противном мудрецы, вы - идолы,
творение, если не рук человеческих, то человеческой фантазии. Бог значит,
что все возможно, что нет ничего невозможного. И вот почему разум, который
утверждает, что власть Бога ограничена и Бог не может выйти за пределы,
поставленные ему самой природой вещей, - не только не вызывает к себе любви,
но вызывает самую тяжелую, упорную, непримиримую ненависть. Вот почему и
"этика", всегда на разум опирающаяся и его прославляющая, должна быть
отстранена. И тогда возникает вопрос, который для спекулятивной философии
представляется совершенно бессмысленным: откуда дано разуму знать, что
возможно и что невозможно? И точно ли ему дано это знать? И затем есть ли
такое знание, есть ли знание вообще? Не эмпирическое, исходящее из опыта -
знание; такое знание не только не удовлетворяет, оно раздражает, оно
оскорбляет разум: сам Кант нам это сказал, а Спиноза заявил, что оскорбление
разума - есть тягчайшее преступление, laesio majestatis. Разум жадно
стремится ко всеобщим и необходимым, несотворенным и ни от кого не зависящим
истинам! Не находится ли сам разум во власти какой-то враждебной ему силы,
так заворожившей его, что случайное и преходящее представляется ему
необходимым и вечным? И этика, внушающая человеку, что покорность есть
высшая добродетель, - не находится ли и она в таком же положении, как и сам
разум? И она заворожена таинственными чарами, и там, где она сулит человеку
блаженство и спасение, его ждет гибель. Надо бежать от разума, надо бежать
от этики, не загадывая вперед, куда придешьxcii. Это и есть парадокс, это и
есть Абсурд, который был скрыт от Сократа, но который открывается в Св.
Писании: когда Аврааму, пишет ап. Павел, нужно было идти в обетованную
землю, он пошел, сам не зная, куда идетxciii.
VII. СТРАХ И НИЧТО
В состоянии невинности мир и спокойствие, но вместе c тем есть и что-то
иное... Но что же такое? Ничто. Какое действие имеет Ничто? Оно возбуждает
страх.
Киргегард
Противоположное греху понятие есть не добродетель, а вера. Вера есть вера
в Бога, для которого все возможно, для которого нет невозможного. Разум
человеческий, однако, не соглашается допустить, что все возможно: для него
это значит положить в основу мироздания безграничный произвол. Дело
нисколько не меняется, если мы, вслед за Киргегардом, скажем, что для Бога
все возможно - ибо в этом заключается признание, что Бог не считается ни с
нашим разумом, ни с нашей моралью. Можно ли вверить свою судьбу Богу, не
убедившись предварительно, что Бог есть разумное и моральное существо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109