Судьба добродетели решается на совете каких-то сил, которые совершенно
равнодушны к человеческим нуждам. Есть таинственная "диалектика бытия",
развивающаяся по своим законам (не только Гегель, но и мистически
настроенный Яков Беме говорил о Selbstbewegung - самодвижении), втягивающая
в себя и раздробляющая все, что есть во вселенной - и живое, и мертвое. И
чтоб спастись от нее, есть один только выход, который Зевс рекомендовал
Хризиппу: уйти из мира конечного или "реального" в мир идеальный. Любовь,
милосердие и все прочие добродетели имеют сами по себе ценность, совершенно
независимо от того, как протекают события во внешнем мире, в котором они не
могут и не хотят ничего изменить. Пусть у них на глазах погибнут все люди,
все живые существа - любовь и милосердие и весь сонм добродетелей, их
окружающих, не дрогнут и не обеспокоятся в своем самодовлеющем и
самодовольном бытии.
Все проповеди, все назидательные речи Киргегарда посвящены прославлению
чего? Опять приходится сказать: прославлению плодов от дерева познания добра
и зла. Как это случилось? Он ведь уверил нас, что этическое не есть высшее,
что если этическое - есть высшее, то Авраам - погиб. Теперь оказывается, что
Сократ знал истину, что этическое есть высшее. И библейский змей со своим
eritis sicut dei scientes bonum et malum ("Будете как боги, знающие добро и
зло") знал истину. Отец веры - отвратительный убийца!
"Не от меня моя суровость", - писал Киргегард. Бесспорно - не от него:
если бы ему решать, он никогда бы не обрек страждущего на еще большие
страдания. Но от кого она? Кто дерзает сказать: страждущему нужно еще
прибавить страданий? Киргегард отвечает: так говорит христианство. Так ли
это? Точно ли христианство озабочено тем, чтоб прибавить к человеческим, и
без того тяжким скорбям еще новые? И точно ли Св. Писание не знает
смягчающего слова? Петр исцелил расслабленного, Иисус Назорей не только
исцелял расслабленных, но воскрешал умерших. И даже, в простоте сердца, явно
не предвидя критики практического разума, сказал, что исцелить
расслабленного - это "больше", чем простить грехи ему: а ведь он был
воплощением любви и милосердия. Что же, и он, являя чудо, отклонял наше
внимание от милосердия и, стало быть, провинился пред этическим? Пусть на
этот вопрос ответит Достоевский, один из наиболее близких и конгениальных
Киргегарду писателей: "Я утверждаю, - говорит он, - что сознание своего
бессилия помочь или принести хоть какую-нибудь пользу или облегчение
страдающему человечеству, в то же время при полном убеждении в страдании
человечества, может обратить в сердце вашем любовь к человечеству в
ненависть к нему"cxxxviii. Бессильная, немощная, беспомощная любовь
приводила Достоевского в ужас. Но ведь и сам Киргегард ей ужасался. И разве
друзья Иова, на которых он так ополчался, провозглашали что-нибудь другое,
чем бессильную любовь? Они не могли помочь Иову - и предлагали ему то, что
было в их распоряжении, - слова милосердия. Только когда Иов явно обнаружил
свою "закоренелость", свое "упорство" и отверг их "моральные" и
"метафизические" утешения, они, справедливо увидевши в этом "бунт" и "мятеж"
против этического, обрушились на него со своими упреками. И были правы:
этическое и само так поступает, и всем своим рыцарям и слугам так поступать
предписывает. Оно бессильно вернуть Иову его детей, но оно может разить его
душу анафемами, которые больнее задевают, чем физическая пытка. Иов повинен
и пред своими друзьями, и пред этическим в том, что он, пренебрегши даром
любви и милосердия, требовал "повторения", in integrum restitutio того, что
у него отнято было. И Киргегард был на стороне Иова. Этическое и его "дары"
- не есть высшее. Пред лицом выпавших на долю Иова ужасов беспомощная любовь
и бессильное милосердие должны сами понять свое ничтожество и воззвать к
иному началу. Друзья Иова повинны в величайшем грехе: в желании своими
жалкими, человеческими средствами справиться с тем, что ждет и нуждается в
ином утешителе. Если этическое - есть высшее, то Иов не только погибший, но
и осужденный человек. И наоборот, если Иов оправдан, если Иов спасен, значит
в мире есть высшее начало, и "этическое" должно занять свое скромное место и
покориться религиозному. В этом смысл приведенных выше слов Достоевского, и
- сейчас это покажется по меньшей мере неожиданным, но дальнейшее изложение,
надеюсь, подтвердит это: в этом смысл назидательных речей Киргегарда и всей
той беспримерной и безмерной жестокости или, как он сам выражался,
свирепости, которую он искал и находил или, вернее, вкладывал не в
христианство, которое, по его мнению, отменило Христа, а в подлинные слова
самого Христа. Мы убедимся сейчас, что тут именно и был проведен с особой
настойчивостью тот метод "непрямого высказывания", о котором у нас уже была
речь.
XIII. ЛОГИКА И ГРОМЫ
Жалуйся, взывай. Господь не боится. Говори, повышай голос, вопи. Бог
может еще громче говорить: в Его распоряжении все громы. И гром есть ответ,
есть объяснение: верное, твердое, исконное. Ответ Бога, если даже он
разбивает вдребезги человека, прекраснее, чем вся болтовня человеческой
мудрости и человеческой трусости о божественной справедливости.
Киргегард
Все назидательные речи Киргегарда - а он их написал неисчислимое
количество - один непрерывный неистовый, безудержный, исступленный гимн
ужасам и страданию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109