в этом последний и великий соблазн разумного и этического.
Оттого Платон и мог говорить, что величайшая беда стать (((?((((('ом. Это
беда, и страшная беда. Но мы убедились, что еще большая беда ввериться
разуму и этическому. Они подводят нас к всепоглощающему Ничто, и Ничто
превращается в господина мироздания. И от Ничто нет спасения: Ничто и есть
то чудовище, qua non occisa homo non potest vivere. Пока человек
рассчитывает на поддержку "общего", пока он боится потерять почву под
ногами, отделиться от почвы, пока он полагается на истины разума и свои
добродетели, он весь во власти своего злейшего и неумолимейшего врага.
XX. БОГ И ПРИНУЖДАЮЩАЯ ИСТИНА
Для Бога все возможно - эта мысль есть мой лозунг в глубочайшем смысле
этого слова, и она приобрела для меня значение, большее, чем я мог сам
когда-нибудь думать.
Киргегард
У Дунса Скота мы встречаем следующее, в своем роде необычайное по
откровенности, признание: Isti qui negant aliquod ens contingens exponendi
sunt tormentis quousque concedant, quod possibile est eos non torqueri ("Те,
что отрицают за чем-нибудь сущим случайность, должны быть подвержены пыткам
до тех пор, пока не признают, что возможно их и не пытать")ccx. Сама по себе
его мысль не оригинальна: она выразила открыто то, что все думали, о чем
многие говорили. Поражает только, как Дунс Скот, которого уже его
современники называли - и недаром - doctor subtilissimus, - не почувствовал,
что, защищая таким образом свое положение, он компрометировал всю систему
философских доказательств. Он, конечно, прав: если подвергнуть пыткам
человека и сказать ему, что пытка будет продолжаться до тех пор, пока он не
признает, что возможно его и не пытать, он почти наверно сделает требуемое
от него признание. Но все же только почти наверное. Если окажется, что он
обладает твердостью и мужеством Сократа или Эпиктета, пыткой вы от него,
пожалуй, ничего не добьетесь. То же, если придется иметь дело с Регулом или
Муцием Сцеволой. Есть люди, над которыми пытка не имеет власти. Как быть
тогда? Сохранит ли аргумент doctor'а subtilissimus'а свою доказательную
силу?
С другой стороны люди, не обладающие достаточной твердостью, признают на
пытке что угодно за истину, только бы их перестали мучить. Потребуют, чтоб
они признали, что их можно не мучить, - они признают, что их можно не
мучить, потребуют, чтоб они признали, что их невозможно не мучить, они и это
признают - только бы их отпустили. Ап. Петр три раза отрекся от учителя,
хотя до пытки не доходило: налицо только была угроза более или менее суровой
расправы. И затем, случай Дунса Скота фантастический, выдуманный. Надо
полагать, что за все время существования мира никого никогда не подвергали
пытке, чтоб добиться от него признания aliquod ens contingensccxi. Зато
обратное происходит на наших глазах постоянно: жизнь мучает людей и
продолжает их мучить на все лады и уже давно исторгла из них признание, что
то, что есть, не только есть такое, как оно есть, но иным и быть не может.
Однако и не в этом еще самое главное. Как мог doctor subtilissimus, для
которого и воля, и интеллект были чисто духовными свойствами человека,
допустить, что пытка, обращающаяся к его чувственности, играет столь
решающее значение там, где речь идет об истине! Когда мы такого рода
размышления встречаем у Эпиктета, мы спокойно проходим мимо, относя их на
счет его недостаточной философской прозорливости. Но Дунс Скот - не Эпиктет:
Дунс Скот один из самых тонких и сильных умов не только средневековья, но и
всего мыслящего человечества. И он говорит о пытке, о чисто физических
средствах принуждения, как об ultima ratio истины. Тут есть над чем
задуматься, в особенности в связи с тем, что мы слышали от Киргегарда об
ужасах человеческого существования. Может быть, кстати будет припомнить и
свидетельство Нитше. И Нитше говорил о "великой боли", которой "истина"
пользуется, когда ей нужно покорить человека, и о том, что истина точно
ножом врезывается в насccxii. К таким свидетельствам теория знания не может
и не должна оставаться глухой. Хочет она того или не хочет, ей придется
признать, что чисто духовные способы убеждения, которые она представляет в
распоряжение истины для осуществления ее державных прав, не достигают своей
цели. Ни "закон" достаточного основания, ни "закон" противоречия, ни
интуиция со всеми ее очевидностями не обеспечивают истине повиновения
человека: в последнем счете ей приходится обращаться к пытке, к насилию.
Бог, нам говорил Киргегард, никогда не принуждает, но познание с его
истинами, очевидно, на Бога не похоже и не хочет быть похоже: оно
принуждает, оно только принуждением и держится, притом самым грубым, самым
отвратительным принуждением и даже, как видно из примера Дунса Скота, не
считает нужным прикрываться елейным sine effusione sanguinis. Теория
познания, расчищающая пути умозрительной философии, просмотрела это, не
захотела тут увидеть ничего достойного ее внимания. Не только наивный
Эпиктет, но и тончайшие мыслители, как Дунс Скот и Нитше, когда они случайно
наталкиваются на те приемы, к которым прибегает истина, когда человек не
соглашается ей добровольно покориться, нисколько не смущаются, как будто бы
этому так и быть полагается. Сам Аристотель с почти ангельской
невозмутимостью рассказывает нам о великих философах ?((((((?((((( ?( (?(?(
(?( ?((((...(( ("принуждаемых самой истиной")ccxiii. Правда, он не говорил о
пытке, правильно рассудивши, что есть вещи, о которых полезнее молчать, и
что наглядность в иных случаях больше вредит, чем помогает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109