Мирные, мимолетные, блаженные дни! Мой расска
з скользит по ним так же быстро, как проскользнули они. Какие из сокровищ,
которыми они так щедро меня дарили, остались со мной, чтобы я мог перечисл
ить их на этих страницах? От них ничего не осталось, кроме самого печально
го признания, какое только может сделать человек: признания в своем безр
ассудстве.
Это признание нетрудно сделать, ибо моя сердечная тайна, наверно, стала у
же явной. Моя слабая, неудачная попытка описать мисс Фэрли, конечно, уже вы
дала меня. Так бывает со всеми нами. Наши слова Ц великаны, когда они во вр
ед нам, и карлики, когда мы ждем от них пользы.
Я любил ее.
О, как хорошо знакома мне та скорбь и та горечь, которыми полны эти три сло
ва! Я могу вздохнуть над моим печальным признанием вместе с самой состра
дательной из женщин, читающей эти слова и сожалеющей обо мне. Я могу засме
яться над ними так же горько, как и самый черствый мужчина, который отнесе
тся к ним с презрением. Я любил ее! Сочувствуйте мне или презирайте меня, н
о я признаюсь в этом, твердо решив сказать всю правду.
Что могло оправдать меня? До некоторой степени те обстоятельства, в кото
рых протекала моя жизнь в Лиммеридже.
Утренние часы я проводил в тихом уединении моих комнат. Работы над реста
врацией рисунков моего хозяина у меня было достаточно, для того чтобы ру
ки и глаза мои были заняты, но зато мой разум мог свободно предаваться опа
сным излишествам своего необузданного воображения. Губительное одиноч
ество Ц ибо оно длилось достаточно долго, чтобы лишить меня силы воли, и н
едостаточно долго, чтобы укрепить эту силу. Губительное одиночество Ц и
бо сразу после него в течение многих недель, днем и вечером, я находился в
обществе двух женщин, из которых одна обладала большими познаниями, блес
тящим остроумием, безупречной светскостью, а другая Ц обаянием красоты
, мягкости и правдивости, которые очищают и покоряют сердце мужчины. Ни од
ин день не проходил без опасной близости учителя с ученицей. Так часто ру
ка моя была подле ее руки, щека моя, когда мы наклонялись над альбомом, поч
ти касалась ее щеки! Чем внимательнее следила она за движением моей кист
и, тем ближе ко мне был запах ее волос и теплый аромат ее дыхания. Лучистый
взор ее очей останавливался на мне во время наших занятий, и порой мне при
ходилось сидеть так близко от нее, что я дрожал при мысли о прикосновении
к ней; порой она так низко наклонялась посмотреть мой рисунок, что голос е
е невольно затихал, когда она обращалась ко мне, и ленты ее шляпы, колеблем
ые ветром, задевали мое лицо прежде, чем она успевала отвести их.
Наши вечера скорее разнообразили эту близость, чем препятствовали ей. Мо
я любовь к музыке, которую она исполняла так прелестно, так тонко, и ее неп
ритворная радость оттого, что она может доставить мне своей игрой на роя
ле удовольствие, какое я доставлял ей своим рисованием, еще крепче завяз
ывали узы, соединившие нас. Случайные слова в разговоре, простота нравов,
которая разрешала наше соседство за обеденным столом, блеск остроумия м
исс Голкомб, подшучивавшей над усердием учителя и рвением ученицы, даже
кроткое одобрение на лице миссис Вэзи, видящей в мисс Фэрли и во мне идеал
молодых людей, потому что мы ей никогда не мешали, Ц все эти и многие друг
ие пустяки сближали нас в непринужденной домашней обстановке и вели нас
обоих к одному безнадежному концу.
Я был обязан помнить свое зависимое положение и не давать воли своим чув
ствам. Я так и сделал, но было уже слишком поздно. Благоразумие и опытность
, помогавшие мне устоять против чар других женщин и хранившие меня от дру
гих искушений, покинули меня. По роду моей профессии мне приходилось в пр
ошлом часто соприкасаться с молодыми девушками, которые иногда бывали о
чень красивы. Моя работа была моим правом на место в жизни. Я умел оставлят
ь симпатии, понятные в мои годы, в передних моих хозяев так же хладнокровн
о, как оставлял внизу зонтик, чтобы пройти наверх. Я давно привык с полным
равнодушием относиться к тому, что мое положение учителя рисования счит
алось достаточной гарантией для того, чтобы какая-либо из моих учениц не
почувствовала ко мне нечто большее, чем простой интерес. Я был допущен в о
бщество молодых и привлекательных женщин так же, как допускалось к ним к
акое-либо безвредное домашнее животное. Я рано научился благоразумию, о
но сурово и строго вело меня вперед по моему скудному жизненному пути, не
позволяя мне сбиваться с него. А теперь я впервые забыл о нем. Да, с таким тр
удом давшееся мне умение держать себя в руках и быть равнодушным соверше
нно оставило меня, как будто никогда его и не было. Я потерял его так же без
возвратно, как это подчас бывает и с другими мужчинами, когда дело касает
ся женщин. Мне следовало быть начеку с самого первого дня. Я должен был зад
уматься над тем, почему комната, в которую она входила, казалась мне родны
м домом, а когда уходила, та же комната становилась пустынной и чужой. Поче
му я сразу же замечал малейшую перемену в ее туалете, чего никогда не заме
чал у других женщин, Ц почему я смотрел на нее, слушал ее, касался ее руки,
когда мы здоровались утром и прощались на ночь, с чувством, какого никогд
а до тех пор ни к кому не испытывал. Мне следовало заглянуть в свое сердце,
распознать это новое, непонятное, зарождающееся чувство и вырвать его с
корнем, пока еще не было поздно. Почему это было немыслимо? Почему я был не
в силах сделать это? Я уже ответил в трех словах, со всей простотой и яснос
тью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34