ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Маша сняла чайник с керосинки, принесла дне кружки, банку с патокой.
— Не стесняйтесь, — сказала она. — Можете и в кипяток бросить. С патокой нам просто повезло. В воскресенье дровяной эшелон разгружали. Сказали, воскресник, а потом подарочек сделали — хорошо вы, девчата, потрудились, вот вам по полкило каждой. Сладко, правда? Замечательно!
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись — по-дружески и раскованно, впервые за весь вечер. И разговорились уже совсем по-иному — доверительно, будто давно знали друг друга. Маша оказалась эвакуированной — «выковыренной», как она с горечью назвала себя, — из Смоленска. Вспомнили знакомые Глебу места. И в ее памяти кровоточащей раной был разоренный и брошенный дом, гибель родных, горящий эшелон, бегство по разбомбленным дорогам и потери, потери. Маша всхлипнула. И Глеб пожалел, что зашел и растревожил ее: несчастная, одинокая девушка, какое право он имел хоть на миг плохо подумать о ней?
Отворилась дверь. Неся в одной руке огарок свечи, а другой прикрывая трепещущий на сквозняке огонек, вошла Валя, Валентина, которая приходила в госпиталь и сидела возле базановской кровати в первые дни, когда он был самым тяжелым в палате. Высокая девушка с большими — во все лицо — янтарными глазами. Глеб сразу узнал ее и чуть смутился.
— Добрый вечер, — он встал, протянул руку. Валя поставила свечу и, близоруко прищурившись, молча и неприязненно посмотрела на него, не замечая протянутой руки.
— Вы не узнаете меня?
— Почему, узнаю. Вы — из госпиталя, раненвш. — Она прошла бочком в угол и, сбросив галоши, села с ногами на свою кровать. — Рада, что поправились. — Ее голос звенел, и была в нем неприкрытая неприязнь и даже обида. Почему-то он раздражал ее, этот парень, пришедший в такой поздний час к ее подруге. — Я думала, вам очень плохо, а вы вон уже за девушками впотьмах ухаживаете, — сказала она насмешливо.
— Хватит, Валентина, — вступилась Маша. — Завела пластинку монастырскую, успокойся.
— А ты не одна в комнате, — отрезала Валя. — В общежитии живем, вы уж простите.
Непонятно было, у кого она просит прощения — у Глеба, у подруги или у кого-то еще, у жизни, быть может, но Глеб это принял на свой счет, рассердился — «подумаешь, командир!» — и, чтобы как-то задеть Валю, сказал равнодушно:
— Конечно, теперь мы друг другу мешать будем, — и добавил, обращаясь уже только к Маше, подчеркнуто ласково и дружески: — Спасибо, Маша, за все, а я пойду, чтоб сердитая подруга ваша отдохнула и не обижалась на нас, не знаю за что.
— Да боже мой! Хоть ночуйте здесь! — Валя сбросила телогрейку, демонстративно упала на спину и, закинув руки за голову, закрыла глаза.
— Глеб, я провожу. — Маша кинулась было за уходящим Базановым, но задержалась на пороге, пропуская его в коридор, и крикнула подруге: — Ну и дура, ну и дура! Никогда не прощу тебе!
Маша провела Базанова длинным лабиринтом темного коридора и по-дружески распрощалась с ним.
А у госпиталя нагнал Глеба Петр. Он был очень расстроен. Отодвинув доски, которыми был для видимости заштопан пролом в кирпичном заборе, и пропуская Базанова, сказал раздраженно:
— Нет, все — атакуем барахолку! Срамота! Гуляешь с девкой, а угостить ее не. на что. Никогда такого не было. Стакана семечек не купить — тьфу!
— Ну, а как Зоя?
— Сыроежка чебоксарская,— неприязненно поморщился Горобец. — Полагает о себе много. А вообще ничего, самостоятельная. — И непонятно было, осуждает он ее или восхищается ею.
Они незаметно пробрались в роту и улеглись па копки. Горобец, против обыкновения, молчал, и Глеб тоже не стал заводить разговора...
Маша. Чебоксарская... Была и другая Маша, санинструктор. Сталинградская. Фронтовичка. Давно. Глеб и думать о ней забыл. И вот вспомнилась почему-то. Сегодня, бессонной ночью...
Никто не становится солдатом сразу. Не может стать сразу. Даже доброволец, с первых дней войны взявшийся за ружье. Опыт, сноровка — чепуха! И новобранцу, и бывалому фронтовику одинаково трудно.
Дом солдата — шинель. Его совесть — устав. Весь его мир в одном блиндаже, в одном окопчике, в одном взводе.
Кругозор — смотря, конечно, по местности — ограничен какой-нибудь кочкой и группой разрушенных домов, кустом или, как говорится в пристрелочных данных, отдельным деревом.
Пуля — дура, бьет без разбора. И осколки бьют не по выбору. Каждый день - вся твоя долгая жизнь, и он может стать последним. Из смотровой щели видно всего три травинки, заснеженный куст, передний край врага и все необъятное небо родины.
Это истины, о них думаешь редко.А часто думают солдаты о будничном: о том, что сегодня холодно и мокро, что сапог натирает ногу, давно не было бани, не меняли белье и чертовски надоел ПШеннЫЙ концентрат.
Война для всех — это дело. Простое, трудное, нескончаемое, обрывающееся только смертью или ранением. Потому что стрелять или корректировать огонь в ста метрах от немцев, даже отбивать атаки — это одно, а рыть бесконечные блиндажи и траншеи, копать окопы полного профиля, совершать многокилометровые марш-броски, тащить на себе по грязи и бездорожью пушки и грузовики — совсем другое. И неизвестно, что легче: бой скоротечен, а солдатская служба длинна, ранили легко — повезло. Подштопали, отлежался и снова в строй, снова служба — святой это долг. Месяц за месяцем и уже год за годом. Четыре года. Дни, ночи, весны, зимы. Сияющие солнечные весны, когда особенно хочется выжить и напитаться солнцем, и дождливые, зябкие осенние серые рассветы-сумерки, когда каждым владеет одно желание — отогреться. Развести костер, высушить на вытянутых руках заскорузлые портянки и перемотать их на третью сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261
— Не стесняйтесь, — сказала она. — Можете и в кипяток бросить. С патокой нам просто повезло. В воскресенье дровяной эшелон разгружали. Сказали, воскресник, а потом подарочек сделали — хорошо вы, девчата, потрудились, вот вам по полкило каждой. Сладко, правда? Замечательно!
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись — по-дружески и раскованно, впервые за весь вечер. И разговорились уже совсем по-иному — доверительно, будто давно знали друг друга. Маша оказалась эвакуированной — «выковыренной», как она с горечью назвала себя, — из Смоленска. Вспомнили знакомые Глебу места. И в ее памяти кровоточащей раной был разоренный и брошенный дом, гибель родных, горящий эшелон, бегство по разбомбленным дорогам и потери, потери. Маша всхлипнула. И Глеб пожалел, что зашел и растревожил ее: несчастная, одинокая девушка, какое право он имел хоть на миг плохо подумать о ней?
Отворилась дверь. Неся в одной руке огарок свечи, а другой прикрывая трепещущий на сквозняке огонек, вошла Валя, Валентина, которая приходила в госпиталь и сидела возле базановской кровати в первые дни, когда он был самым тяжелым в палате. Высокая девушка с большими — во все лицо — янтарными глазами. Глеб сразу узнал ее и чуть смутился.
— Добрый вечер, — он встал, протянул руку. Валя поставила свечу и, близоруко прищурившись, молча и неприязненно посмотрела на него, не замечая протянутой руки.
— Вы не узнаете меня?
— Почему, узнаю. Вы — из госпиталя, раненвш. — Она прошла бочком в угол и, сбросив галоши, села с ногами на свою кровать. — Рада, что поправились. — Ее голос звенел, и была в нем неприкрытая неприязнь и даже обида. Почему-то он раздражал ее, этот парень, пришедший в такой поздний час к ее подруге. — Я думала, вам очень плохо, а вы вон уже за девушками впотьмах ухаживаете, — сказала она насмешливо.
— Хватит, Валентина, — вступилась Маша. — Завела пластинку монастырскую, успокойся.
— А ты не одна в комнате, — отрезала Валя. — В общежитии живем, вы уж простите.
Непонятно было, у кого она просит прощения — у Глеба, у подруги или у кого-то еще, у жизни, быть может, но Глеб это принял на свой счет, рассердился — «подумаешь, командир!» — и, чтобы как-то задеть Валю, сказал равнодушно:
— Конечно, теперь мы друг другу мешать будем, — и добавил, обращаясь уже только к Маше, подчеркнуто ласково и дружески: — Спасибо, Маша, за все, а я пойду, чтоб сердитая подруга ваша отдохнула и не обижалась на нас, не знаю за что.
— Да боже мой! Хоть ночуйте здесь! — Валя сбросила телогрейку, демонстративно упала на спину и, закинув руки за голову, закрыла глаза.
— Глеб, я провожу. — Маша кинулась было за уходящим Базановым, но задержалась на пороге, пропуская его в коридор, и крикнула подруге: — Ну и дура, ну и дура! Никогда не прощу тебе!
Маша провела Базанова длинным лабиринтом темного коридора и по-дружески распрощалась с ним.
А у госпиталя нагнал Глеба Петр. Он был очень расстроен. Отодвинув доски, которыми был для видимости заштопан пролом в кирпичном заборе, и пропуская Базанова, сказал раздраженно:
— Нет, все — атакуем барахолку! Срамота! Гуляешь с девкой, а угостить ее не. на что. Никогда такого не было. Стакана семечек не купить — тьфу!
— Ну, а как Зоя?
— Сыроежка чебоксарская,— неприязненно поморщился Горобец. — Полагает о себе много. А вообще ничего, самостоятельная. — И непонятно было, осуждает он ее или восхищается ею.
Они незаметно пробрались в роту и улеглись па копки. Горобец, против обыкновения, молчал, и Глеб тоже не стал заводить разговора...
Маша. Чебоксарская... Была и другая Маша, санинструктор. Сталинградская. Фронтовичка. Давно. Глеб и думать о ней забыл. И вот вспомнилась почему-то. Сегодня, бессонной ночью...
Никто не становится солдатом сразу. Не может стать сразу. Даже доброволец, с первых дней войны взявшийся за ружье. Опыт, сноровка — чепуха! И новобранцу, и бывалому фронтовику одинаково трудно.
Дом солдата — шинель. Его совесть — устав. Весь его мир в одном блиндаже, в одном окопчике, в одном взводе.
Кругозор — смотря, конечно, по местности — ограничен какой-нибудь кочкой и группой разрушенных домов, кустом или, как говорится в пристрелочных данных, отдельным деревом.
Пуля — дура, бьет без разбора. И осколки бьют не по выбору. Каждый день - вся твоя долгая жизнь, и он может стать последним. Из смотровой щели видно всего три травинки, заснеженный куст, передний край врага и все необъятное небо родины.
Это истины, о них думаешь редко.А часто думают солдаты о будничном: о том, что сегодня холодно и мокро, что сапог натирает ногу, давно не было бани, не меняли белье и чертовски надоел ПШеннЫЙ концентрат.
Война для всех — это дело. Простое, трудное, нескончаемое, обрывающееся только смертью или ранением. Потому что стрелять или корректировать огонь в ста метрах от немцев, даже отбивать атаки — это одно, а рыть бесконечные блиндажи и траншеи, копать окопы полного профиля, совершать многокилометровые марш-броски, тащить на себе по грязи и бездорожью пушки и грузовики — совсем другое. И неизвестно, что легче: бой скоротечен, а солдатская служба длинна, ранили легко — повезло. Подштопали, отлежался и снова в строй, снова служба — святой это долг. Месяц за месяцем и уже год за годом. Четыре года. Дни, ночи, весны, зимы. Сияющие солнечные весны, когда особенно хочется выжить и напитаться солнцем, и дождливые, зябкие осенние серые рассветы-сумерки, когда каждым владеет одно желание — отогреться. Развести костер, высушить на вытянутых руках заскорузлые портянки и перемотать их на третью сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261