..
— На! — сказал Иноятулло.— Это тебе и твоей дочери подарок.
— Подарок? От кого же? Откуда?
— От меня.
На минуту воцарилось молчание. Прикусив кончик рукава, Ризки-хола испуганным взглядом смотрела то на невиданно богатый подарок,— то — ниже глаз — на мясистый нос, на обросшие жесткой бородой вялые щеки, па мятые губы хозяина.
— Закаляй для Хайри свадебное платье! — твердым голосом сказал гость. Чуточку помолчал и добавил: — До каких же пор ты будешь держать при себе подросшую дочь? Не хорошо так!.. Сама знаешь, дети от Лютфии не живут. Может быть, у меня будет сын от Хайри... Я выделю ей дом и тебя возьму туда... Ну, чего ты стоишь, как в землю вросла, старушка?
Но ведь... Господин... Неужели так сразу... Как гром с небес...
— Разговор, Ризки, окончен. Займись всём необходимым. А я к себе пойду...
Бросив взгляд на открытую дверь, за которой комнатенка лачуги темнела, как пасть пещеры, Иноятулло постоял немного, ожидая, по-видимому, появления Хайри, но, обманувшись в своем ожидании, удалился, неторопливо и солидно передвигая свои дугообразные ноги... Впоследствии люди города говорили, что Иноятулло, которому невтерпеж было скорее завершить свое доброе дело, очень обидел всех тетушек города, которые неплохо кормятся, подыскивая невест для женихов и женихов для невест,— как, мол, это так: такой богатей и не послал сватов, самолично стал свататься. Ну, и язвили, конечно: очень, видно, его заело!..
Когда Ризки-хола заговорила с дочерью об этом неожиданном сватовстве, озорница, вопреки ожиданию матери, не стала возражать. Девушка ради своей матери и соблюдения обычая даже слезинки не пролила в знак несогласия, а, напротив, увидев атлас, парчу, калоши и сапожки, пришла в восторг. Впрочем, она, должно быть, еще не понимала, что такое замужество и супружеская жизнь, и представляла себе все лишь как увеселительный обряд — с танцами, играми, подарками, музыкою и песнями...
Когда было сшито много свадебных платьев, она в них наряжалась по одному, надевала поверх них узорчатые камзолы, которых дотоле никогда не носила, примеряла дорогие браслеты, кольца и ожерелья, несчетно даримые ей богатеем, гляделась в зеркало, весело напевала песни и думала: «Хорошее дело быть невестой!» Даже у двух дочерей хозяина, за которыми — еще совсем маленькой служанкой — Хайрд ухаживала, не нашлось бы таких
красивых, разноцветных платьев,— как уж тут было не гордиться привалившим вдруг сразу счастьем?
Иноятулло купил для невесты и ее матери отличный дом на соседней улице и пышно справил в нем свадьбу. Вчерашняя служанка стала госпожой, владелицей красивого дома, большого двора с великолепным садом. И сам Иноятулло, большой человек, у которого еще вчера подметала полы Хайри, не осмеливаясь поднять голову и взглянуть на него, сегодня валяется перед Хайри на роскошных коврах и, бережно снимая сапожки с ее ног, целует эти маленькие, пленительные ноги!
Огонь любви молодожена с каждым днем все более разгорался. Иноятулло весь отдался страсти. Он почти забыл свой прежний дом — Лютфию, Хурмат-Ой, дочерей... Приходил он туда едва ли не раз в неделю и денег прежней семье давал в обрез.
Хурмат-Ой и ее дочери, конечно, негодовали, ворчали, но мирились со своей судьбой,— суровость и скупость мужа не была для них чем-либо новым. А вот Лютфия перенести свою тяжкую долю не могла никак. Про такое беспокойство, в каком она коротала одинокие темные ночи, у нас говорят: так мечется курица, у которой опалены ноги. В бессоннице, она ворочалась с боку на бок в постели, мучаясь так, словно постель стала терновником, а подушка камнем. Каждое утро, со страхом и трепетом смотрясь в зеркало, она замечала, что красота ее лица вянет, на лбу и вокруг глаз появляются морщины... Прикусив пальцы, она молча, в невыносимых страданиях, плакала. О, если бы Хайри попалась ей в руки,— вырвать бы ей глаза!.. Но Хайри была недоступна. Иноятулло решительно запретил старым женам, дочерям, родственникам приходить в дом к Хайри, а ей не разрешал сделать и шага за ворота.
Так прошло два месяца.
Однажды Лютфия пошла на базар купить калоши. Торговец обуви Иномджан, щеголь с красивыми усами, особенно учтиво и любезно встретил ее — не много мудрости требовалось, чтобы догадаться: покупательница молода и богата. Роскошная бархатная паранджа, белые, украшенные дорогими кольцами и браслетами руки свидетельствовали о том!
Выкладывая перед женщиной товар, продавец краем глаза, за случайно отклонившейся чуть в сторону сеткой
из конского волоса, увидел красивое лицо покупательницы. Подобострастная любезность торговца удвоилась, женщине было предложено множество калош — индийских, английских.
—- Выбирайте, уважаемая сестрица, какие вам нравятся, и идите с миром, йенег можете не платить. Для вашего покорного раба приход такой женщины, как вы, все равно что подарок в сто золотых... По-моему, вот эти вам вполне подходящи, как нельзя лучше!
Много ли заискивания, сладости в речах, клятвенного прикладывания рук к груди надо женщине в положении Лютфии, чтобы понравился столь попугаеподобный молодец с черными усами? Завернув калоши в платок, Лютфия убрала их под паранджу и, будто нечаянно, вновь чуточку оттянула край сетки, показав мужчине один глаз и половину милой улыбки. Паранджа, конечно, хорошее защитное одеяние, и обычаи шариата высоко чтимы, но... какая красивая женщина не захочет хотя бы на миг показать прелесть своей красоты молодому мужчине?
Иномджан не относился к числу тех молодых людей, какие не понимали бы намеков или оставляли бы их без внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146