Когда гарнизонный солдат с устрашающим видом приблизился, ведя крепкой рукой коня, Восэ одним прыжком оказался на спине животного, испуганно прянувшего в сторону.
Жеребец в бешенстве пересек площадь с такими выкрутасами, что никакому человеку, казалось, немыслимо усидеть на нем. В остервенении жеребец крутился, лягаясь, прыгал с задних ног на передние, вставал на дыбы, вскидывал круп так, чтобы всадник перелетел через его голову. Выворачивая шею, он пытался укусить крепко охватившие его бока ноги всадника... Однако, почти распластавшись, Восэ намертво вцепился руками в гриву дикого животного, как клещами сжимал ногами его бока, не давая коню совладать с собой. Мгновениями, невольно отрывая от крупа свои ноги, Восэ, казалось, летел над конем, уже .покрывавшимся пеной, и наконец заставил его вновь промчаться напрямки через площадь, выскочить на каменистую дорогу и, стремглав прыгая через камни, постепенно покориться воле укротителя.
Зрители с восторгом вопили и кричали, как будто стремясь вновь раздразнить коня, но всем уже было ясно: этого человека коню не сбросить.
Жеребец, поняв, что всадник упрям, настойчив и безбоязнен, что никакие увертки не помогут, .возвращался на площадь ровной, спокойной рысью и под конец перешел в шаг. У него уже не было ни сил, ни желания мчать через камни наметом, карьером, галопом,— человек оказался сильнее его.
Восэ еще крепко держался за гриву, но повод держал свободным. Только теперь он приглядывался к той камедиетой тропе меж деревьями, по которой мчался от крепости, и удивлялся, как в бешеной скачке уцелели и он и конь и как далеко — версты за две — умчался.
Когда Восэ удалился из крепости и видна была лишь пыль, поднявшаяся из-под копыт коня, кто-то в толпе крикнул: «Сбежал! Молодец!» То же самое подумали и некоторые приближенные Мирзо Акрама. И хотя правитель не верил, что Восэ вздумает бежать («Он знает, что освободится, чего же ему убегать?»), все же велел миршабу послать вдогонку Восэ конных стражников.
Они не проскакали и одной версты, как из-за холма показался неторопливо едущий им навстречу Восэ... Взмыленный, покоренный им жеребец, однообразно мотая головой, шел ровным шагом...
У подножья крепости толпа народа встретила Восэ дружными возгласами одобрения. С лица, по шее и по волосатой груди Восэ струился пот. Лицо его было серьезно. Ни на кого не обращая внимания, он подъехал к группе сидевших в седлах чиновников, спрыгнул на землю, вручил повод гарнизонному солдату.
Мирзо Акрам подал знак своему служителю, тот подошел к Восэ:
— Да благоволит к тебе бог! Ты в самом деле отважный человек, молодец! Достойный повелитель простил твой грех, ты теперь свободен!
Восэ должен был поблагодарить Мирзо Акрама, поклониться ему, но, ничего не сказав, он отошел в сторону, взял свои сыромятные сатюти, лежавшие на камне, всунул в них ноги и, выпрямившись, потуже стянул опояску.
Мирзо Акрам насупился, на его лбу собрались морщины.
Все молчали, ждали, что теперь будет. Ведь поведение Восэ оказалось вызывающе неблагодарным, неуважительным.
В действительности Восэ попросту не был в состоянии говорить, а когда наконец сообразил, что именно он должен сказать, то вернулся и остановился перед правителем:
— Почтенный! Теперь, коли я стал свободным, хочу вымолвить то, что думаю.
— Что же?
А то, правитель, что хотя вы и простили мне мою вину, но вам надо знать: я ни в чем не был виноват! Виноватым был амлякдар. Вы проверьте своих амлякдаров, ваших чиновников, правитель!
Люди, стоявшие на площади молчаливой толпой, вдруг зашевелились, стали перешептываться,— Восэ неожиданно затронул какую-то туго натянутую струну в сердце народа, и она зазвучала. А разозленному Мирзо Акраму представилось, будто сам черт говорит ему в ухо: «Прикажи сейчас же своим стражникам, чтобы взяли неблагодарного грубияна, повели, избивая, в тюрьму!» Однако он почему-то сдерживал свой гнев. Возможно, потому что, не заплатив в Картах Восэ за работу табунщиком, опасался услышать обвинения в жульничестве, какие Восэ мог бросить сейчас в толпу. Да и, вероятно, сообразил еще: наказать Восэ значило бы возбудить против себя народ,— на все бекство пошли бы разговоры о том, что жестокий правитель простил такому-то его вину, а затем за одно слово самооправдания бросил этого человека в тюрьму.
— Ну, в чем провинился амлякдар Абдукаюм? — с примерною выдержкой и спокойствием спросил Мирзо Акрам.
Восэ ответил:
— Провинностей у него много! Если на току десять мер зерна записать как пять мер, заставить бедного человека продать ниже стоимости свое зерно богатым, а потом и эти деньги взыскать с бедняка как налог, то разве это не преступление? Если подданных не считать людьми, бить, грабить, а их жен и детей уморить голодом, то и это разве не преступление, совершенное амлякдаром? Он виновен! Если эти дела — не преступление, не грех и не противоречат шариату, то виноваты мы, подданные, в том, что жалуемся на несправедливость. И тогда всех нас надо наказать, всех бросить в тюрьму! Амлякдар говорит: «Я действую по распоряжению бека, а бек действует по приказу эмира!» Так вот, правда или ложь эти слова? Неужели эмир и бек могут хотеть голодной смерти народа? Неужели им не нужны подданные? Но если так, если подданные умрут раньше богом предопределенной им смерти, то — спрашиваю — с кого тогда будут собирать налоги и подати бек и сам эмир? С кого будут взимать поземельный налог и налог со скота и с тягла? Кто будет выплачивать сбор с садов и огородов, и сбор за покосы, и сбор с мельниц, и базарный сбор, и сбор в пользу бека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146