Пора, во всей экономии национальной культуры, сократить
число посредников, транспортеров, сторожей, администраторов и
распределителей всякого рода и увеличить число подлинных производителей.
Словом, от распределения и борьбы за него пора перейти к культурному
творчеству, к созиданию богатства.
Но чтобы созидать богатство, нужно любить его. Понятие богатства мы
берем здесь не в смысле лишь материального богатства, а в том широком
философском его значении, в котором оно объемлет владение и материальными и
духовными благами или, точнее, в котором материальная обеспеченность есть
лишь спутник и символический показатель духовной мощи и духовной
производительности. В этом смысле метафизическая идея богатства совпадает с
идеей культуры как совокупности идеальных ценностей, воплощаемых в
исторической жизни. Отсюда, в связи с вышесказанным, ясно, что забвение
интеллигенцией начала производительности или творчества ради начала борьбы и
распределения есть не теоретическая ошибка, не просто неправильный расчет
путей к осуществлению народного блага, а опирается на моральное или
религиозно-философское заблуждение. Оно вытекает в последнем счете из
нигилистического морализма, из непризнания абсолютных ценностей и отвращения
к основанной на них идее культуры. Но в этой связи в нигилистическом
морализме открывается новый и любопытный идейный оттенок.
Русская интеллигенция не любит богатства. Она не ценит прежде всего
богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности
человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению
мира, к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства, религии и
морали; и -- что всего замечательнее -- эту свою нелюбовь она распространяет
даже на богатство материальное, инстинктивно сознавая его символическую
связь с общей идеей культуры. Интеллигенция любит только справедливое
распределение богатства, но не самое богатство: скорее, она даже ненавидит и
боится его. В ее душе любовь к бедным обращается в любовь к бедности. Она
мечтает накормить всех бедных, но ее глубочайший неосознанный метафизический
инстинкт противится насаждению в мире действительного богатства. "Есть
только один класс людей, которые еще более своекорыстны, чем богатые, и это
-- бедные", -- говорит Оскар Уайльд в своей замечательной статье: "Социализм
и душа человека". Напротив, в душе русского интеллигента есть потаенный
уголок, в котором глухо, но властно и настойчиво звучит обратная оценка:
"есть только одно состояние, которое хуже бедности, и это -- богатство". Кто
умеет читать между строк, тому нетрудно подметить это настроение в делах и
помышлениях русской интеллигенции. В этом внутренне противоречивом
настроении проявляется то, что можно было бы назвать основной антиномией
интеллигентского мировоззрения: сплетение в одно целое непримиримых начал
нигилизма и морализма. Нигилизм интеллигенции ведет ее к утилитаризму,
заставляет ее видеть в удовлетворении материальных интересов единственное
подлинно нужное и реальное дело; морализм же влечет ее к отказу от
удовлетворения потребностей, к упрощению жизни, к аскетическому отрицанию
богатства. Это противоречие часто обходится тем, что разнородные мотивы
распределяются по различным областям; аскетизм становится идеалом личной
жизни и обосновывается моралистическим соображением о непозволительности
личного пользования жизненными благами, пока они не стали всеобщим
достоянием, тогда как конечным и, так сказать, принципиальным идеалом
остается богатство и широчайшее удовлетворение потребностей. И большинство
интеллигентов сознательно исповедует и проповедует именно такого рода
рациональное сочетание личного аскетизма с универсальным утилитаризмом; оно
образует также, по-видимому, исходную рациональную посылку в системе
интеллигентского мировоззрения. Однако логическое противоречие между
нигилизмом и морализмом, о котором мы говорили в начале статьи, конечно,
этим не уничтожается, а лишь обходится; каждое из этих двух начал содержит в
себе, в конечном счете, некоторый самодовлеющий и первичный мотив, который
поэтому естественно стремится всецело овладеть сознанием и вытеснить
противоположный. Если в мире нет общеобязательных ценностей, а все
относительно и условно, все определяется человеческими потребностями,
человеческой жаждой счастья и наслаждения, то во имя чего я должен
отказываться от удовлетворения моих собственных потребностей? Таков аргумент
нигилизма, разрушающий принципы морализма; эта тенденция литературно
олицетворена в нигилистическом (в узком смысле) типе Базарова и в жизни
сказалась особенно широко в наши дни в явлениях "санинства",
вульгаризованного "ницшеанства" (не имеющего, конечно, ничего общего с Ницше
и -- более правомерно -- называющего себя также "штирнерианством"),
"экспроприаторства" и т. п.
Однако классический тип русского интеллигента несомненно тяготеет к
обратному соотношению -- к вытеснению нигилизма морализмом, т. е. к
превращению аскетизма из личной и утилитарно обоснованной практики в
универсальное нравственное настроение. Эта тенденция была выражена
сознательно только в кратком эпизоде толстовства, и это совершенно
естественно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80