Все знают, сколько свежести и чистоты в этой
литературе, оригинальнейшем продукте нашей истории и духовной жизни,
которому аналогий напрасно искали бы мы в стареющей жизни Западной Европы.
Соответственно юному возрасту нашего народа просто юность шире раскинулась у
нас, она более широкою полосой проходит в жизни каждого русского, большее
число лет себе подчиняет и вообще ярче, деятельнее, значительнее, чем
где-либо. Где же, в самом деле, она развивала из себя и для себя, как у нас,
почти все формы творчества, почти целую маленькую культуру со своими
праведниками и грешниками, мучениками и "ренегатами", с ей исключительно
принадлежащею песней, суждением и даже с начатками всех почти наук. Сюда, то
есть к начаткам вот этих наук, а отчасти и вытекающей из них практики,
принадлежит и "своя" политика".
В этой художественной, с тонкой, добродушной иронией написанной картине
дана яркая и правдивая характеристика нашего студенчества и специально для
его умственных потребностей возникшей литературы. Но В. В. Розанов упустил
из виду, что, выходя из этой своеобразной младенческой культуры, русский
интеллигент ни в какую другую культуру не попадает и остается как бы в
пустом пространстве. Для народа он -- все-таки "барин", а жить студенческой
жизнью и после университета для огромного большинства образованных людей,
конечно, невозможно. И в результате вчерашний радикал и горячий поклонник
общественного блага отрекается сегодня от всяких идей и всякой общественной
работы. Пока он в университете, эта особая студенческая культура дает ему
как будто очень много, но чуть только он оставил университетскую скамью, он
чувствует, что не получил ничего.
"Буржуазную" науку он презирал, знакомился с нею лишь в той мере,
насколько это было необходимо для получения диплома, составлял планы
обстоятельного самообразования, -- но в итоге не научился даже толково
излагать свои мысли, не знает азбуки физических наук, не знает географии
своей родины, основных фактов русской истории. И сама университетская жизнь
с ее сходками, кассами, обществами -- была ли она настоящей общественной
жизнью или хотя бы подготовительной школой к ней? Или, быть может, вернее
это было простое кипение, которое поглощало все время, давало только
видимость содержания? Вечная суетня не позволяла оставаться долго наедине с
самим собой, чтобы отдать себе отчет в своей жизни, в том, с каким багажом
готовишься встретить будущее. Кое-кто из студентов на этих сходках
вырабатывает вкус к ораторству, на них учится говорить и владеть толпой. Но
все же эту школу никак нельзя сравнить хотя бы с теми пробными
парламентскими дебатами, которые в большом ходу в английских школах,
выработавших знаменитых английских дебатеров. Наша студенческая толпа стадна
и нетерпима; ее суждения упрощены и более опираются на страсть, чем на
разум. Популярные ораторы студенческих сходок всегда поражают убожеством
мыслей и скудостью, безОбразностью своей речи. Они исходят из определенного
канона, говорят афоризмами и догматическими положениями. Для образной речи
необходимо общение с массой разнообразного люда, уменье наблюдать жизнь,
понимать чужую мысль, чужое чувство. Наши студенты-радикалы ничем этим не
отличаются. Они живут в своем тесном замкнутом кружке, вечно поглощенные его
мелкими интересами, мелкими интригами. Высокомерие, наблюдающееся уже у
развитых гимназистов старших классов, у студентов достигает огромных
размеров. Все товарищи, не разделяющие воззрений их кружка, клеймятся ими не
только как тупицы, но и как бесчестные люди. Когда на их стороне
большинство, они обращаются с меньшинством, как с рабами, исключают
представителей его изо всех студенческих предприятий, даже из тех, которые
преследуют исключительно цели материальной взаимопомощи.
"Живущая в сознании студенчества односторонняя свобода горше всякого
рабства, -- жалуется студент Вад. Левченко, горячая и искренняя статья
которого о молодежи ("Русская Мысль", 1908 г., 5) была отмечена почти всей
нашей печатью. -- Весь строй студенческой жизни проникнут отрицанием
внутренней свободы. Ужасно не думать так, как думает студенческая толпа! Вас
сделают изгнанником, обвинят в измене, будут считать врагом... Политические
учения здесь берутся на веру, и среди исповедников их беспощадно карается
непринятие или отречение от новой ортодоксальной церкви. Не только частные
мнения, но и научные положения подвергаются той же строгой цензуре. Роль
административных высылок играет в студенческой среде так называемый бойкот.
Того, кто является выразителем самостоятельной мысли, окружает и теснит
глухая злоба. Непроверенных слухов, клеветнических обвинений достаточно
бывает тогда для того, чтобы заклеймить человека, повинного в неугождении
толпе. Общеизвестна петербургская история с профессором Введенским. Этот
после кончины князя С. Н. Трубецкого едва ли не лучший русский учитель
философии подвергся на высших женских курсах и в университете самому
жестокому гонению при отсутствии обвинений, сколько-нибудь определенно
формулированных... Известно, например, выражение курсистками порицания проф.
Сергеевичу за его взгляды; можно указать также на "бунт" едва вступивших в
петербургский политехникум студентов против проф. Иванюкова... Критерием для
оценки профессоров со стороны студентов ни в коем случае не являются их
ученые заслуги;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80