Дайте им возможность уважать знаменитостей.
— Поехали, варпет. Хочешь, привезу прямо в кабинет председателя?
Багратуни взглянул на водителя с мягким укором:
— Горсовет — это государство, милый. Так что ты уж на этот счет не проезжайся.
— Так, и только так! — поддакнул старый ванец.— Я опять согласен с варпетом. В человеке нужно воспитывать чувство гражданственности. Особенно в молодом человеке.— И добавил уже мягче: — Но мы
народ, потерявший на целых семьсот лет свое государство, это тоже нужно учитывать.
— Уже шестьдесят лет, как нашли,— неизвестно на кого рассердился Варужан.
— Так, значит, варпет, едем в исполком горсовета? — с подчеркнутой вежливостью, четко выговаривая каждое слово, произнес водитель.
— Молодец,— вдруг обрадовался Багратуни.— Как тебя зовут, парень?..
Машина резко сорвалась с места, и люди, стоявшие возле нее, не услышали ответа водителя и, увы, так и не узнали его имени.
— Знают человека, знают,— то ли с завистью, то ли с радостью произнес один из пожилых людей.
Варужан его вспомнил — актер, неизменный исполнитель второстепенных и третьестепенных ролей, который всем уши прожужжал: представляете, с кем я играл — с Папазяном, Абеляном, Нерсесяном...
Опять мирно расселись по скамейкам. Будь на месте Багратуни кто-нибудь другой, не успело бы такси отъехать, ему принялись бы перемывать косточки. Критиковать его книги, если это писатель, его картины, если художник. Но Багратуни был вне критики, все почтительно молчали.
Старик историк мог теперь свободно излагать точку зрения Марква-рта на Урарту — его никто бы не прервал, потому что никто бы не слушал.
Варужан смотрел, полный противоречивых чувств, на людей, которые издали напоминают, наверно, замшелые камни, уложенные рядком на зеленых скамейках. Каждый говорил теперь о своем, друг друга прерывая, дополняя, вспоминая. Иногда начинали говорить все разом. Осеннее солнце мягко грело их измученные кости. Их воспоминания — камелек, где под золой скрыт огонь. Воспоминания увели их далеко назад, в ту жаркую страну, которая именуется молодостью. Там нет предела мечтам, там человек любит себя, верит себе и миру. Варужан молча слушал их и вдруг разволновался, хотя многие истории были не новые, он их уже знал. Люди эти давно понимали, что их мечты не сбылись и уже никогда не сбудутся. Но, вероятно, приятно было сидеть с товарищами по судьбе в поезде воспоминаний, который мчал их в страну, носящую имя Молодость. Там никто из них не был плешивым и лысым, никто не сидел часами на садовой скамейке, уставившись в одну точку затуманенным взором... Да, грустно.
— Ну, я потихоньку двинусь домой,— поднялся старик историк.— А то вроде ветер начинается, поясницу бы не застудить. Поясница мой барометр.
Стареют не от лет, подумал Варужан, а оттого, что устают от желаний. Теперь старики показались ему изваяниями на скамейках. Только вот постаментов нет и не предвидятся. Никто не спросил его, почему он сбрил бороду,— не заметили. Они уже давно, очень давно не замечают изменений.
Надо привыкать к судьбе памятника, вспомнил он слова Багратуни и грустно подумал: мне вот тоже надо привыкать, только к другому.
У памятников нет дома, и у меня его уже нет. Но памятники не мерзнут и не имеют желудка.
Направился к ближайшей станции метро. Решил чуть-чуть покататься и потом ехать к бабушке. Вдруг почувствовал, как соскучился по городу. А ведь отсутствовал меньше трех недель.
Врам Багратуни интересный старик, и есть у него хорошие страницы (вспомнил вдруг библиотеку, Егинэ), только вот смотрит он на армянскую историю как на собственный приусадебный участок: все мое — от Ара Прекрасного и Шамирам до канала Арзни — Шамирам, от урартийских ручьев до Арпа — Севана. И армянская трагедия ему принадлежит. Он — миллионер национальной боли и скуп, как всякий миллионер: ни на копейку боли другому не уступит... Не преувеличивает ли Варужан? Вопрос этот заставил его засомневаться, а сомнение вызвало радость. Байка это или быль, не известно, но рассказывают, что одна ИЗ трех дочек Багратуни сказала: «Пап, давай продадим телевизор. Л то вдруг нам по ошибке покажется: то, что ты проповедуешь с экрана, и к нам относится».
В горсовет Багратуни отправился, наверно, решать квартирный вопрос одной из своих дочек, подумал Варужан. И усмешка застыла на его лице: он показался себе злым и нудным.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Уже было за полночь, и Варужан кивнул жене:
— Пошли, Мари, а то бабушка дошла только до тысяча девятьсот восемнадцатого года...
Да, бабушка Нунэ этим вечером и впрямь была на удивление словоохотливой, тысяча и одна история пришла ей вдруг на память. В конце концов она заставила Варужана подробно рассказать ей об Америке, об отце, о тамошнем брате и сестре.
(Когда Варужан позвонил в дверь дедовского дома, к его удивлению, дверь открыла Мари и сразу зашептала: «Я сказала, что ты мне звонил с места своей добровольной ссылки, сообщил, когда приезжаешь, и просил меня быть здесь... Ты ведь мог мне позвонить?.. Бабушка смотрит... Поцелуй меня хоть для виду...»)
Уж бабушку-то Варужан очень любил и огорчать ее не хотел бы, особенно перед ее юбилеем. Он весьма тепло поцеловал жену, прикинувшись соскучившимся мужем, и даже отпустил ей комплимент: «Ты похорошела...» Бабушка просияла: «А когда моя сноха некрасивой была? Она всегда как царица».
Весь вечер они успешно разыгрывали спектакль двух актеров.
Теперь нужно было уйти, стерев с лица театральный грим, сбросив маски.
— Куда? — всплеснула руками бабушка Нунэ.— Это что, не ваш дом? Вон ваша комната — поднимайтесь наверх и спите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179