Всеми этими лицами, коих на скамье подсудимых сорок пять, в течение восьми лет, то есть с 1867-го по 1875 год, было совершено пятьдесят шесть преступных эпизодов в Москве, Петербурге, Туле, Тамбове и Нижнем Новгороде.
Эти каждодневные напоминания председательствующего навязли в зубах, и я пропустил их мимо ушей. И только когда объявили выступление моего адвокала Федора Плевако, я весь обратился в слух.
Высоколобый человек лет сорока с аккуратной бородкой и ухоженными усами поднялся со своего места и сразу же обратился к присяжным заседателям:
— Я не хочу, да и не должен, господа присяжные, злоупотреблять вашим терпением. Я должен поступиться моим правом вот для этих десятков людей, среди которых много виновных, но много и невинных, много таких, над которыми тяготеют несчастное ложившиеся улики и не пускают их к свободе и счастью, ямного и таких, чье прошлое темно, от чьих дел отталзкивает, но которые ждали и хотят вашего суда, хотят
сказать, что и в них не погибло все человеческое,
то и к ним не следует относиться безучастно, что и их
не надо судить холодно, жестоко и бессердечно.
Защищаемый мною Александр Мазурин не должен претендовать на это: с трибуны обвинения, откуда подсудимые привыкли слышать слово, от которого леденеет кровь в их жилах, слово, от которого умирает надежда увидеть дом и семью и когда-нибудь встретить светлое утро свободного дня свободным человеком, — с этой трибуны Мазурин услышал иное слово — животворящее, воскрешающее!
Как звуки порванных цепей узника, как слово дружбы и любви, отозвалось оно в его душе: ему верят, что он невиновен, ему верят, что руки его не совершали бесчестного дела, ему возвращают незапятнанное имя.
Это — счастье, ценность которого люди постигают только тогда, когда им грозят отнять его, разорвать, смять, погрести под тяжестью общественного приговора!..
Защита счастлива, что ей не приходится вести борьбы с обвинением, не приходится ставить подсудимого в томительное ожидание, кто из борцов одержит верх в вашем решительном ответе, что обвинитель уже сказал то самое по убеждению, что я должен был говорить прежде всего по долгу...
Слезы умиления выступили на моих глазах, но тут же высохли. Я вспомнил о том, как, разъезжая по губернским и уездным городам, всеми правдами и неправдами добывал старинные российские ордена для своего богатого клиента — купца первой гильдии Матвея Автандиловича Троицкого, страстного любителя и почитателя старины.
Самым первым из добытых мною орденов стал орден Святого Владимира первой степени. Он принадлежал генерал-фельдмаршалу графу Валентину Плато-новичу Мусину-Пушкину, которого тот был удостоен в 1789 году за успешное отражение годом раньше нападения тридцатишеститысячной шведской армии, руководимой лично королем шведским Густавом Третьим, четырнадцатитысячной армией россиян.
Тот орден достался мне при следующих обстоятельствах.
...Перед внутренним взором Мазурина, в чьей шкуре я как бы теперь находился, прошли воспоминания об удачной афере, блестяще провернутой им еще в 'I начале шестидесятых годов прошлого столетия. У С лакеем Алексашкой, прислуживавшим в загородном имении графа Владимира Владимировича Мусина-Пушкина, Мазурин познакомился в один из ненастных осенних вечеров на постоялом дворе, куда часто забегали любители выпить со всей округи. Пропустив пару стаканчиков за счет Мазурина, Алексашка разоткровенничался:
— Наша матушка-графиня, урожденная Елизавета Бекман, сожительствовала с графом Владимиром Владимировичем ажио с 1861 года. Но поскольку у нее детей от графа не случилось, то он и жениться на ней не желал. А тут вдруг она сказала ему по секрету, что готовится стать матерью. Граф, как честный человек, тотчас принял решение сочетаться с Елизаветой Иммануиловной законным браком по церковному обряду. Но уже в то время брат графа Алексей Владимирович заподозрил Бекман, как он сказал, в «инсинуациях»... Барское слово! Черт его знает, что оно означает... Только младший брат твердо заявил, что у нашей барыни-сударыни никакой беремености нет и в помине. Что, кстати, под-тверждат и местный дохтур, вызванный графом для освидетельствования беременной. Тем не менее Владимир Владимирович как-то ночью разбудил всех домочадцев и прислугу и сообщил радостную весть, что его законная супруга удачно разрешилась от бремени и родила дочь. А третьего октября девочку окрестили, назвав Александрой, и занесли в метрические книги законной дочерью графа. По этому случаю граф и позволил нам отлучиться из дома и удариться в загул. А я вот решил выпить за здоровье новорожденной...
Мазурин сразу почувствовал в этой истории запах жареного и потому заказал еще штоф водки, угостил Алексашку и стал его расспрашивать о подробностях. Наконец тот признался, что барыня держала все время возле себя двадцатилетнюю крестьянку Аграфену Азаеву. Вот та действительно была на сносях...
Большего Мазурину знать и не требовалось. Вооружившись пером, бумагой и чернильницей, он вернулся в свой номер и принялся сочинять послание дворянину Мусину-Пушкину. В том письме имелись и такие слова: «...Если Вы не желаете, чтобы позорная история, связанная с появлением на свет незаконнорожденной дочери Александры, стала известна всем, можете купить мое молчание. Цена сравнительно невелика — знаки ордена Владимира, принадлежав шие Вашему прадеду генерат-фельдмаршалу Мусину Пушкину... Встретимся 4 октября вечером у Лебяжье о пруда. Ваш Доброжелатель».
И эта встреча состоялась. Больной граф с трудом до ицился до указанного места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137