Засунув руки в карманы, в распахнутом пиджаке, изображая независимого мужчину, Юстас миновал двор, вышел на улицу и стал прогуливаться по тротуару.
Было уже за полдень, но солнце жарило с яростью. Придорожная пыль и собачья ромашка, растущая возле самого асфальта, пахли пакляной веревкой. Неожиданно возникла мысль, что эта поездка к Нине первая и последняя, что ехал сюда проститься с нею на все времена. Такое прощание необходимо, иначе как будто оставалось между ними что-то незавершенное, страх перед самим собой. Юстаса охватила печаль и больше уже не приводила в замешательство та светловолосая женщина с живыми глазами — конечно же Нинина мать! — он даже слегка наслаждался болью, возникшей от понимания утраты, и время бежало быстро, ничуть его не изнуряя. Он уже не ломал головы над тем, что и как скажет Нине при встрече, чувствовал, что нужные слова придут сами.
Наконец вдалеке, в конце улицы, он заметил спешащую девочку и, хотя еще не мог рассмотреть лица, по желтоватым волосам и походке определил, что это Нина. Юстас неторопливо двинулся в ее сторону, и, когда оставалось каких-нибудь десять шагов, оба остановились как вкопанные. По лицу Нины пробежали удивление, смятение, радость, наконец она приблизилась, протянула руку.
— Ну, ты и молодец,— сказала она и покачала головой, словно все еще не веря, что это Юстас.— Не думала, что...
Юстас упивался Нининым голосом; утратив ребячью звонкость, которая врезалась в память, он стал более глубоким, с незнакомыми бархатистыми переливами. Сказав все это, Нина рассмеялась, и Юстас стыдливо
отвел взгляд от трепещущей под цветастым платьем, не по возрасту высокой груди. В глубине души он радовался, что Нинино лицо сохранило ту же бросающуюся в глаза ясность, что ее черты такие же нежные, чутко реагирующие на каждую перемену в настроении, и все же ее красота Юстаса страшила и ранила. Он так и сказал:
— Какая ты красивая, Нина, даже страшно на тебя смотреть.
Она зарделась, поправила плечики у платья.
— А ты был красивей. Когда прекратишь тянуться?
Юстас виновато развел руками, спросил:
— Ты рада, что приехал?
— Еще не знаю,— откровенно призналась Нина.
— Я три года ждал этого дня. Почему ты не писала?
— Не получалось. Ты писал мне такие умные, красивые письма, а я писала и рвала, потому что казалась себе последней дурой.
— Надо было посылать такие, какие получались,— вздохнул Юстас.— Это лучше, чем ничего.
— Не хотела выглядеть перед тобой глупо. Не сердись.
— Я и не сержусь.
— Пойдем к нам, пообедаем. Я проголодалась.
Юстас заартачился:
— Лучше побудем вдвоем. Мне показалось, я не слишком понравился твоей маме. Поедим где-нибудь в городе.
— Моя мама очень вкусно готовит! Зачем тратить еще деньги?
— А может, мне это приятно? — произнес Юстас и застыдился, что говорит глупо, неестественно. И прибавил: — Ты забеги домой, поешь, а я здесь подожду.
Нина отбросила со лба волосы, ее голая до плеча рука была гибкой и загорелой.
— Нет, так не годится,— возразила она.— Меня могут и не выпустить. Пойдем вместе куда-нибудь. Ты гость, я должна к тебе приноравливаться.
Она решительно развернула Юстаса в сторону города, озорно прильнула к плечу.
— Господи, какой ты длинный,— повторила.— Все девчонки умрут от зависти.
— Не вижу никаких девчонок,— Юстас был на
строен слишком серьезно, устал в дороге, и Нинино легкомыслие его чуть-чуть раздражало.
— А зачем ты приехал?
— Тебя увидеть.
— Уже видишь. А еще? — поинтересовалась Нина, глядя себе под ноги.— Хотел сообщить что-то важное?
Юстас насторожился, но отвечать не спешил.
— Да. Потом скажу.
Они долго шагали молча, потом Юстас принялся рассказывать о самолетах, авиамоделях, о будущих соревнованиях и той радости, которая охватывает всякий раз, когда видит, как творение его рук легко взмывает в воздух, словно аист. Говорил складно, с горячностью, размахивая руками, а Нина слушала не перебивая. Когда Юстас наконец выдохся, Нина проговорила, чуть запинаясь:
— Странно, что ты... еще... занимаешься такими детскими играми.
У Юстаса перехватило дыхание. Хотел объяснить, что для таких «игр» созданы специальные лаборатории, где работают серьезные ученые, что от таких «забав» — до большой авиации всего шаг один, но промолчал. То, что его поднимало в собственных глазах, теперь было стерто в порошок несколькими словами. Заметив, что у Юстаса испортилось настроение, Нина весело воскликнула:
— А на танцы ты ходишь?
— Нет. Мне некогда,— сухо ответил Юстас.
Все они такие, подумал с мужской горечью, они никогда не поймут, что на свете существуют вещи куда более значительные, чем развлечения. Юстасу показалось, что открыл что-то очень важное для себя, словно повзрослел сразу на несколько лет. Наверное, со многими так случается, принялся размышлять, оглядывая встречных прохожих,— они любят и остаются непонятыми. В том, что он любит Нину, Юстас убедился, едва ее увидел, а что касается понимания... так ли это важно, если сам не сомневаешься в том, во что веришь и чем занимаешься. Это ничуть не помешает ему и дальше любить.
Зашли в какое-то кафе, заказали комплексный обед. Пока ждали, когда принесут, Нина спросила:
— А что ты хотел мне сказать?
— Забыл.
— Не ври. Если что-то важное — не мог забыть. Ну, скажи, скажи, не томи.
Юстас поморщился.
— А мы еще когда-нибудь встретимся? — осведомился, грызя хлеб.
— Скорее всего, нет,— выждав, произнесла Нина. Глаза ее сделались серьезными, смотрели ласково и внимательно.— Осенью отца переводят в Киев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65